На следующее утро Эдвард держался так, словно ничего не случилось. Айк, разбитый, подавленный, не хотел ни говорить, ни двигаться. Молча повиновался, когда отец велел взять котомку и следовать за ним.

Эдвард успел сходить в конюшню магистрата, привести лошадь и запрячь ее в телегу. Когда-то вороная, а теперь поседевшая до почти чалой масти, она мирно дремала, отвесив нижнюю губу и прикрыв глаза.

Айк и Эдвард взялись за повод и тронулись в путь.

После снегопада Вьен походил на грязную нищенку, напялившую свадебное платье. Лучше всего выглядела улочка, на которой стоял дом Свершителя. Ни один след не нарушал ровный снежный покров, на ветвях кустов и деревьев лежали тяжелые, пушистые комья. Но когда Айк и Эдвард погрузились в водоворот городских улиц, стало понятно — здесь снегопад скорее напасть, чем благо.

Колеса телеги увязали в снежной каше, и Эдварду приходилось то и дело понукать лошадь, вынуждая ее двигаться вперед. Айк подталкивал телегу в самых трудных местах и вспоминал дом — какую тишину приносил с собой снегопад. На лес словно бы опускалась пуховая перина. Эхо исчезало, звуки застревали в пушистом снегу, облепившем каждую веточку. Казалось, все это осталось в каком-то другом мире.

После долгих мучений они все-таки добрались до тюрьмы — крошечного строения из серого камня, на задворках магистрата. Эдвард зашел внутрь и вскоре вернулся, подталкивая перед собой двух страшно грязных людей со связанными за спиной руками. У мужчины было разбито лицо, от женщины несло так, будто при поимке ее макнули в чан с кислой капустой. У обоих на груди висели таблички с надписью «вор».

Эдвард велел приговоренным забраться в телегу. Они торопливо выполнили приказание — страх сквозил в каждом их движении. Их обреченность, тупая покорность судьбе находили отклик в душе Айка.

Он не знал, что отвращение, с которым люди относятся к Свершителю, переходит и на его жертвы. Что зачастую от таких людей отворачиваются все, иногда даже собственная семья изгоняет их. И что этим двоим после исполнения приговора придется, скорее всего, собрать скудные пожитки и отправиться по зимнему бездорожью куда глаза глядят.

Мешанину городских звуков всё сильнее перекрывал шум, похожий на шум леса в ветреный день. Они приближались к площади.

Только тут Айк в полной мере осознал, что сейчас будет. Он вот-вот окажется посреди толпы, в том самом круге, где пролилась кровь сотен приговоренных людей.

Он затравленно огляделся. Любопытные окружали телегу со всех сторон, и с каждой секундой их становилось все больше. Из этой ловушки не выберешься — да и что скажет отец, если Айк сорвется с места и побежит?

«Да ничего не скажет, — уверенно заявил внутренний голос, — пожмет плечами и будет дальше делать свое дело. Ему плевать на тебя».

Айк был с ним почти согласен. Но все же не мог заставить себя обратиться в бегство.

Они вышли на площадь и начали огибать ее. Людей, к огромному облегчению Айка, собралось не так много, как летом. Предстояло обычное наказание мелких воришек, ничего особенного. Тем не менее в приговоренных полетело несколько гнилых яблок. В грудь женщины ударился тухлый помидор и расплылся на слове «вор» багровым потеком. Айк отвел глаза.

Эдвард остановил лошадь у арки. Теперь Айк мог рассмотреть ее вблизи, но эта возможность его совсем не порадовала. Арка была чуть выше человеческого роста, простой округлой формы. Выточенная из дикого камня, она выглядела очень древней — старше булыжной мостовой, в которую словно вросла корнями. Всю поверхность её покрывали затейливые узоры, и незнакомые буквы, складывающиеся в слова.

Эдвард помог мужчине сойти с телеги и подвел его к арке. По обе стороны от проема из камня торчали ржавые зажимы; Эдвард закрепил в них руки приговоренного, отошел в сторону и замер, скрестив руки на груди. По спине Айка пробежал холодок — эту позу отца он тоже хорошо запомнил.

Толпа резко притихла. Из-за арки вышел человек, его черную куртку и плащ украшала серебряная вышивка. Лицо же, по контрасту с роскошным нарядом, было таким кислым, словно ему предстояло прополоть за раз две грядки с молодой морковкой. Он остановился напротив Эдварда и достал из подмышки растрепанную пачку бумаг.

При мысли о морковных грядках Айк улыбнулся. Домашние дела, козы, прополка наперегонки с Эйвором! Как бы он хотел не знать ничего, кроме этого!

Он так углубился в воспоминания, что, когда человек в черном заговорил, вздрогнул от неожиданности.

— Именем Верховного магистрата города Вьена находящийся здесь Николас Гранье, торговец зеленью, и жена его, Ида, торговка, за мошенничество и обсчет на рынке приговариваются к десяти ударам плетью каждый, после чего могут быть свободны.

В голосе человека в черном сквозила такая скука, как будто он по сто раз на дню произносил подобные приговоры.

Эдвард подошел к телеге, скинул плащ и достал из котомки свернутую плеть. Он не обращал внимания ни на всхлипывания женщины в телеге, ни на сына, который так и стоял, вцепившись в упряжь лошади обеими руками. Айку даже почудилось, что отец его не узнал — таким отсутствующим стал его взгляд. Как будто он остался на площади совершенно один. Только он — и человек, прикованный к арке.

Отец велел Айку смотреть и учиться, но при первом же взвизге плети он зажмурился, словно сам ожидал удара. Толпа ахнула и заволновалась в предвкушении потехи.

И тут приговоренный начал кричать.

Айк в жизни не слышал, чтобы взрослый мужчина так орал, даже представить не мог ничего подобного. Он замер, потрясенный, растерянный. Горло перехватило судорогой, язык стал, как сухой лист. На каждый удар приговоренный отзывался диким воплем, словно с него заживо сдирали кожу.

Толпа восторженно гудела, отовсюду доносилась веселая болтовня и подначки. Кто-то побился об заклад на кружку вина — болван потеряет сознание еще до конца свершения.

Крики несчастного, казалось, проникали прямо в мозг Айка. Хотелось зажать уши и бежать прочь, подальше от этого ужаса. Он судорожно стиснул ремни упряжи и вдруг услышал:

— А мальчишка-то, глянь, побелел весь.

— Нежные все стали.

— Того и гляди свалится.

— В папашу пошел. Тот, когда малым был, и до половины не выдерживал. Ну да потом попривык, ясно дело. Человек такая тварь, что ко всему привыкает.

Айк хотел взглянуть на говоривших, но голоса затерялись в шуме толпы.

Свершение закончилось. Эдвард открыл зажимы, помог тяжко стонавшему мужчине забраться на телегу, и знаком велел женщине слезать. Айк со страхом поднял глаза, ожидая увидеть реки крови и рассеченную до мяса спину.

Но никаких кровавых потоков не наблюдалось. Сквозь прилипшую к спине рубашку наказанного проступило лишь несколько тонких красных полос.

И это все?! Айка вдруг разобрал смех, еще секунда — не выдержит, захохочет как ненормальный на всю площадь. Он до крови прикусил губу, и постепенно приступ прошел.

Мужчина прилег на бок и укрылся курткой, продолжая стонать и охать, точно тяжелораненный. А Эдвард уже закрепил руки женщины в зажимах на арке и разматывал плеть.

Айк вцепился влажными пальцами в ремни упряжи. Здоровый и крепкий мужчина так кричал — как же будет вопить женщина! А он совсем обессилел, ужасные крики словно выжгли его изнутри.

Но женщина удивила и Айка и всех собравшихся на площади. Она не издала ни одного звука — лишь с хрипом хватала ртом воздух, к явному неудовольствию толпы.

Вот же негодные людишки! Мало того что воруют, так еще и лишают честных горожан удовольствия послушать, как они вопят у арки! Ну хотя бы муженек ее не подкачал, был общий вердикт.

Поистине день начался совсем неплохо!



Поздним вечером Айк сидел на полу в кухне и, подперев кулаками подбородок, смотрел на огонь. Плита здесь была меньше, чем в их доме в лесу, да и вся кухня казалась мрачной, заброшенной. Стены удручающе голые — ни связок лука и грибов, ни душистых трав; из утвари пара горшков, пара мисок и ложек да сковорода. Узкий стол у окна, два тяжелых дубовых табурета рядом. Надтреснутый таз для мытья посуды валялся кверху дном на дровах; на полу и на столе — следы пролитой и плохо оттертой похлебки.

Но почему-то именно здесь, в кухне, Айк чувствовал себя в относительной безопасности. Он смотрел на огонь и ни о чем не думал. Удивительно, ведь в голове обычно вертится десяток мыслей одновременно. И вот не осталось ни одной.

Вчера им владела злость, сегодня — апатия. Айк устал, ужасно, смертельно устал. Но спать не шел.

Казалось, если уснет сейчас, события сегодняшнего дня как-то... сгустятся. Станут реальными. Впечатаются во сне в его мозг, как камень в податливую глину. И тогда он от них никуда не денется — как прошлым летом.

Он убеждал себя, что сон ничего не изменит, все и так реальнее некуда. Но продолжал сидеть. Время от времени выпрямлял затекшие ноги и подкладывал новое полено взамен сгоревшего. Эдвард давно лег, в доме стояла тишина, и с пустынной улицы не доносилось ни звука.

Айку казалось, он чувствует холодную тяжесть снега, укрывшего дом. Снега, который уже не растает до весны, а весна так нескоро. Самые длинные ночи, самые короткие серые дни. Самая тяжкая часть года.

Самое время принять решение.

Он поднялся, потянулся всем телом, онемевшим от долгой неподвижности. Достал с полки холщовый заплечный мешок и начал складывать в него провизию — кусок хлеба, мех с водой, пару кусков соленой козлятины. Затем выскользнул из кухни и бесшумно поднялся по лестнице.

Дыхания Эдварда не было слышно. Спит или нет?

Айк достал из-за камина недописанное письмо и спрятал за пазуху, к остальным письмам. Камин в мастерской почти не давал света, но два пузырька, с помощью которых отец разводил огонь, нашлись легко. Один с черным порошком, другой с прозрачной вязкой жидкостью.

Айк вернулся в кухню и положил пузырьки в мешок. Подумал, снова достал и завернул в кусок грубой ткани. Не без сожаления переоделся в старую одежду, затянул потуже пояс с ножом.

Действовал хладнокровно и методично, словно собирался домой, в лес. Закончив, окинул последним взглядом полутемную кухню, прикрыл плотнее дверцу плиты, чтобы случайный уголек не выпал на пол. И вышел в ночь, аккуратно придержав дверь.

Куда он идет? Что будет делать?

Айк не думал об этом. Он старался вообще ни о чем не думать и шел, просто переставляя ноги, шаг за шагом. Уходил от темной комнаты и гротескной фигуры из мешков. От хищного блеска двуручного меча на стене. От каменной арки, от криков людей и свиста плети.

«Остановись! — панически вопил внутренний голос, — Ты не можешь идти, куда глаза глядят!»

Айк замедлил шаги. Впереди уже маячил проем ворот. Дома застыли вдоль улиц темными глыбами, вдалеке сонно гавкала собака. На крышах и козырьках окон серебристо мерцал снег.

Тишина. Молчание.

Куда же идти? Айк не знал. Но знал, куда пойдет прямо сейчас.



Джори снился один и тот же сон уже много ночей подряд.

Будто Айк ждет его рядом со стволом упавшего дерева, в котором они оставляли письма. Но когда Джори во сне выбегал за ворота, там никого не было. Он чувствовал присутствие друга, но не мог его увидеть, не мог говорить с ним.

Айк умер и пришел попрощаться перед тем, как уйти на Тот Берег.

Джори просыпался в холодном поту и мысленно благодарил Всемогущего за то, что его стоны не разбудили отца. Лэндон всегда был скор на расправу, но теперь у Джори внутри всё замирало, когда угрюмый взгляд останавливался на нем. В этом взгляде постоянно горела одержимость какой-то идеей — и это по-настоящему пугало.

Джори лежал с закрытыми глазами, слушал стук сердца и старался рассуждать здраво. Он работает в кузне с утра и до поздней ночи — очень устает, наверняка отсюда и кошмары. В то, что Всемогущий Отец подает ему какой-то знак, он не верил. Есть у Всемогущего время на всякие глупости.

Одно было ясно — уснуть не получится. Надо убедиться, что сон и правда всего лишь сон. Что там, в заветном месте, никто не ждет.

Джори обреченно вздохнул, ощупью натянул одежду. И через минуту стоял во дворе, дрожа от холода и зевая во весь рот.

Небо очистилось. Чуть ущербная луна стояла уже высоко; снег блестел холодно и равнодушно.

Джори снова поежился. Снежное безмолвие таило скрытую угрозу. Казалось, в каждой резкой, угольно-черной тени притаился волк с желтыми глазами.

У Айка глаза как раз такого, янтарного оттенка. При этой мысли Джори невольно улыбнулся, и неприятное ощущение растаяло. Надо сделать то, зачем он выскочил из теплого дома посреди ночи и идти, наконец, спать.

Он проскользнул в калитку и двинулся вдоль забора по своим старым следам. Сейчас повернет за угол и увидит огромный сугроб, закрывающий старый древесный ствол. Сугроб и больше ничего. Ни одного следочка.

Джори обогнул угол забора, поднял глаза... и застыл на месте.

Сугроб был снесен до основания, а на поваленном дереве, завернувшись в плащ, сидел Айк. Перед ним горел маленький костер, рядом лежали толстые ветки для растопки. Он протянул к огню руки и задумчиво поворачивал их то одной стороной, то другой.



— Джори!

Айк вскочил и в два прыжка оказался рядом с другом. Они обнялись.

— Хвала Всемогущему! — Айк схватил Джори за руку и почти подтащил к костру. — Я уж думал, придется ждать до утра!

— Но как… — Джори смотрел на него во все глаза. — Как ты оказался здесь? Ты разве не должен быть в городе?

Радость Айка сразу погасла, уголки губ поползли вниз.

— Я и был в городе. — Он сделал ударение на слово «был».

Джори медленно перевел взгляд на мешок с припасами. Потом взглянул Айку в глаза, и тот смешался под этим прямым, честным взглядом.

— Ты ушел? — Джори опустился на ствол дерева. — Да?

Айк вздохнул и сел рядом.

— Мне пришлось.

Он рассказал обо всем. Джори слушал как всегда молча, лишь крепко прижимался плечом к плечу Айка. Тот кусал большой палец, уже обгрызенный до крови.

— После этого я понял, что не могу. Просто не могу и все, — закончил он, — лучше я уйду и…

— И? — Джори пристально посмотрел на друга.

— Ну не знаю... начну новую жизнь?

Они помолчали. Костерок весело потрескивал и стрелял искрами, луна невозмутимо плыла по небосводу.

— Ты пришел, чтобы попрощаться? — спросил Джори, и что-то сломалось в его мелодичном голосе к концу фразы.

— Я пришел, чтобы позвать тебя с собой, — неожиданно для самого себя выпалил Айк. И внезапно понял — да, это действительно то, зачем он шел сюда, в мороз, по глубокому снегу.

Ведь как же он будет дальше без Джори? Это все равно, что лишиться руки или ноги — нет, в сто раз хуже.

Джори снова надолго замолчал. И Айк, страшась этого молчания, начал говорить сам:

— Слушай, нам просто надо добраться до ближайшего города. Ты наймешься подмастерьем в кузню, а я... я умею читать и писать, найду занятие! В магистрате есть писцы, совсем мальчишки, а получают неплохо! Через пару лет ты сможешь забрать маму и Крис к себе! А я…

Тут Айк осекся. Он вспомнил Эйвора и близняшек — как они обнимали его, как брат буквально повис на нем от радости. Он такой маленький и хрупкий, его Веточка! И он останется совсем один!

Правда, Айк оказался в схожей ситуации после смерти мамы — и был младше Эйвора. Но тогда вместе с ними жил Дирхель, а сейчас... приедет ли он к Новогодью, как обещал? Отец прав, он ведь может и вовсе не вернуться, и они даже не узнают, где упокоились его кости.

Айка охватило смятение. Он не мог, не должен стать Свершителем — но мысль о младших просто убивала. Ведь он дал слово маме, что позаботится о них!

Конечно, Эйвор так и так вынужден справляться своими силами. И отец будет к нему часто приходить.

Но ведь он обещал. Обещал.

— Что мне делать? — произнес он в отчаянии. С мольбой взглянул на друга, который, как ему казалось, знал ответы на все вопросы.

Лицо Джори дернулось, точно от боли. Он смотрел на Айка, кусал губы... и молчал.

— Ты не пойдешь со мной? — упавшим голосом произнес Айк. Это было и так понятно, но он не мог не спросить.

Джори так же молча покачал головой. Теперь в его взгляде читалась откровенная мука.

— И я тоже… — Дыхание Айка вдруг прервалось, к глазам вновь подкатили слезы. — Я тоже... не могу уйти, да?

Эти слова, полные ужасной правды, стали последней каплей. Айк сдерживался изо всех сил, но бестолку. Слезы переливались через нижние веки и капали ему на грудь, смачивали выношенный мех жилетки.

Джори обнял его и привлек к себе. Позволил горю излиться и уйти прочь. А когда слезы Айка высохли, произнес:

— Послушай, твой отец ведь сказал, что ты не станешь Свершителем, пока не повзрослеешь?

Айк молча кивнул.

— Тебе весной тринадцать будет, так? Значит, осталось подождать совсем немного. В пятнадцать уйдешь, если захочешь. Эйвор и девочки подрастут, и к тому же... многое может случиться за два года!

Лицо Джори затуманилось, но Айк, окрыленный новой надеждой, не заметил этого.

— А когда я уйду — ну, когда стану взрослым, — ты пойдешь со мной?

— Возможно, — с явным усилием произнес Джори. — Прости, я не могу ничего обещать! Никогда не знаешь, как сложится жизнь, — и поспешно добавил: — Я хотел бы уйти с тобой. Правда, очень. Если смогу, обязательно так и сделаю.

Айк улыбнулся, но радость быстро угасла.

— Но мне… — Голос его дрогнул. — Мне придется и дальше учиться ремеслу Свершителя.

Джори стиснул его плечо.

— Да, придется. Постарайся думать об этом, знаешь… — Он задумался, подыскивая нужное слово. — Ну как будто это не ты. Просто кто-то похожий на тебя делает все эти мерзкие вещи. А там, внутри, ты останешься прежним. Потерпи, делай все, как велит отец, и не рассказывай ему о своих планах. Вряд ли господин Райни сможет задержать тебя силой, но все-таки…

Он взял Айка за плечи, и, глядя ему в глаза, с нажимом произнес:

— Ты выдержишь. Выдержишь. Это злая судьба, Айки, но я верю, ты сможешь ее преодолеть.



Зима вступила в свои права решительно, по-хозяйски. Из низких, угрюмых туч каждый день сыпало снегом, мороз неуклонно усиливался. Солнце исчезло, превратилось в смутное воспоминание. Лишь иногда облачный покров истончался и проявлялся расплывчатый кружок света, лениво ползший по небу. Между городом и лесом раскинулось снежное море, и с каждым днем оно становилось все глубже.

Айк как в воду глядел — возвращаться в лес приходилось часто, каждые несколько дней. Зимой дел было меньше, чем летом, но все равно слишком много для десятилетнего мальчика. Эдвард решил попросить Дирхеля снова пожить с ними, но он пока не появлялся.

Одиночество влияло на Эйвора не лучшим образом. Как-то раз Эдвард и Айк, вернувшись из города, обнаружили во дворе полный разгром. Младший вывел из хлева двух коз и запряг их в подобие санок, которые сам смастерил. Но козы ни в какую не хотели тащить санки, а вот собакам напротив, игра понравилась. Они начали гонять коз по двору, Эйвор не успел их остановить, одна коза со страху полезла на поленницу, упала и сломала ногу. Пришлось ее забить, а она, как назло, давала больше всех молока.

Эдвард так и не добился от рыдающего Эйвора объяснений его поступка. Айк считал, что причина проста — скука. Все книги младший давно перечитал, и его пытливый ум терзала жажда деятельности. Айк возлагал все надежды на возвращение Дирхеля — он не даст Эйвору скучать и тот бросит свои опасные забавы.

Айк решил последовать совету Джори и без пререканий делал все, что велел отец. Каждый день тренировался с плетью на манекене и, стиснув зубы, присутствовал при свершениях. Хвала Всемогущему, ни одного смертного приговора пока не было, но наказания плетью случались часто. Зимой всегда так, пояснил Эдвард. Работы меньше, людям нечем заняться, вот и вытворяют всякое.

«Точь-в-точь как Эйвор», — подумал тогда Айк. Впрочем, он тоже смертельно скучал в городе. Домашние дела не требовали много внимания, и Айк посвящал бесконечные часы письмам к Джори. Он в совершенстве освоил нелегкую науку письма и мог заполнить целый лист аккуратными ровными строчками без единой помарки.

Развернув как-то очередное послание от Джори, Айк с удивлением обнаружил небольшой нож с острым, тонким лезвием. Деревянная узорчатая рукоятка удобно ложилась в ладонь.

«Ты говорил, трудно очинять перья, — писал Джори, — хочу облегчить тебе задачу. Получилось не очень, но я продолжу учиться и скоро сделаю тебе нож получше».

Айк пришел в восторг и долго ломал голову над тем, что подарить Джори в ответ. Лучше всего подошла бы книга, но они слишком ценны. Отец не разрешит, можно даже не спрашивать. К тому же Айк старался держать в тайне от него переписку с Джори. Отец не запретил их дружбу, но и не одобрил ее. И Айку не хотелось снова слышать, что он может стать причиной изгнания Холландов. Эта мысль и так постоянно маячила темным пятном на задворках сознания.

В конце концов он выпросил у Эйвора моток тонкого красного корда и подарил его Джори. Не такая хорошая вещь, как нож, но все-таки полезная. Захлестнуть горловину мешка или скрепить что-то — лучше не придумаешь. Айк не учел одного — Джори не сможет никому его показать. Это вызвало бы лишние вопросы, ведь кордом никто не пользовался.

Но Джори ловко вышел из положения. Он сплел корд в подобие браслета и носил его на руке, выше локтя. Тщательно прятал под рукавом и снимал, когда работал в кузне.

Эдвард начал учить Айка по книгам, хранившимся в мастерской. Рассказывал о строении человеческого тела, о том, как оно работает. Айк не совсем понимал, зачем ему это надо, но занятия оказались неожиданно интересными. Например, он всегда хотел знать, отчего во время бега порой начинает колоть в боку — Эдвард объяснил это.

Казалось, за последний месяц отец разговаривал с Айком чаще, чем за всю прежнюю жизнь. Он всегда любил Эйвора больше. Младший сильно походил на маму и внешне, и характером — и чем старше становился, тем заметнее было сходство.

Поэтому Айка ничуть не удивляло то, как распределились пристрастия отца. Младшего сына он любил, старшего терпел, а близняшек вообще не замечал. Так уж повелось. Айка это не задевало — после смерти мамы они с Эдвардом отдалились друг от друга.

И тут неожиданно все переменилось. Здесь, в городе, отец стал уделять ему много внимания. И чем больше они говорили, тем менее скованно Айк чувствовал себя рядом с ним. Страх перед отцом начал понемногу отступать.

Необходимость с утра до ночи хлопотать по хозяйству отпала, и Айк наконец-то по-настоящему отдохнул. Впервые он осознал, как тяжела была его жизнь. Постоянная усталость влияла на все, что он говорил и делал, на его мысли, чувства и желания.

Конечно, угрызения совести никуда не делись. Пока он тут прохлаждается, Эйвор тащит непосильную ношу — это не давало покоя, как больной зуб. Хоть бы Дирхель пораньше вернулся, до Новогодья-то всего ничего!

Но дни проходили за днями, и непривычные, почти крамольные мысли стали закрадываться в голову Айку. Совсем недавно он мечтал о том, чтобы снова жить дома, в лесу, пусть жизнь там и несладкая. Чтобы все стало как прежде. Но теперь начал понимать — он не хочет снова впрягаться в эту лямку. Мысль эта вызывала ужас, он гнал ее прочь, но она упорно возвращалась.

Айк обзывал себя последними словами. Что сказала бы мама, если бы узнала, что он хочет бросить брата и сестер, о которых обязан заботиться? Отца, которому должен помогать по мере сил? Быть может, она смотрит сейчас на него с Того Берега и качает головой — ее старший сын, первенец, и такое разочарование.

Но Айк не мог перестать думать о свободе. О море — оно здесь, рядом, в паре недель пути. Оно ждало, манило.

Айк не хотел становиться Свершителем. Но и снова день за днем доить коз и полоть грядки на солнцепеке ему тоже не улыбалось. Подожду до совершеннолетия, успокаивал он себя, а там посмотрим.

Пока его жизнь, в общем-то, не так уж плоха. С ней можно примириться.



— Раздевайся.

— Что? — Айку показалось, он ослышался.

Он как раз тренировался с плетью на манекене и решил, что отец пришел посмотреть, как идет обучение.

Сначала Эдвард и вправду стоял и смотрел. Ему не в чем было упрекнуть сына, тот попадал в одно и то же место если не десять раз подряд, то уж никак не меньше пяти. Айк постепенно расслабился, и дело пошло лучше…

И тут такое.

От неожиданности рука его дрогнула на замахе, и кончик плети обжег щеку. Айк охнул от боли и повернулся к отцу.

— Очень хорошо, — невозмутимо произнес тот, — не считая последнего удара.

— Мне послышалось…

— Раздевайся, — повторил Эдвард, — рубашку сними.

— З-зачем? — Айк вдруг начал заикаться, хотя в жизни ничем подобным не страдал.

— Чтобы учиться, — коротко ответил Эдвард и взял плеть из его опущенной руки. Сделал пару коротких взмахов, словно разминаясь. Плеть зловеще свистнула. Дуновение воздуха коснулось обнаженной груди Айка, и его бросило в дрожь.

— Что ты собираешься делать? — спросил он, завязывая рукава рубашки вокруг пояса.

Эдвард качнул головой в сторону манекена.

— Становись ко мне спиной.

У Айка похолодело внутри.

— Я... ты что, будешь меня бить? Но за что? Что я сделал?!

— Ты ничего не сделал. Это не наказание, а часть обучения.

Айк затравленно попятился, кожа на груди и руках покрылась мурашками от страха. Эдвард опустил плеть и вздохнул, как человек, вынужденный терять время и объяснять очевидное.

— Ты должен знать, как в разных местах тела ощущается боль. Сила удара и его точность — это теория. Боль — практика. Нужно четко осознавать, какое воздействие оказывает каждый удар. Рассчитывать свои силы и силы человека, которого наказываешь. Невозможно научиться причинять боль правильно, не познав ее до конца.

— Но ты можешь просто объяснить мне! — в отчаянии воскликнул Айк. — И так понятно, что надо бить как можно слабее!

Лицо Эдварда в тусклом свете лампы оставалось непроницаемым. Словно маска древнего божества, глухого к мольбам людским.

— Бить надо не «как можно слабее». Ты глубоко заблуждаешься. Бить нужно так, чтобы преступник выдержал. Ударишь сильнее — человек может остаться калекой. Ограничишься слабыми ударами — магистрат будет недоволен и, в конце концов, прогонит тебя с должности Свершителя.

— Вот и отлично! — запальчиво бросил Айк.

Короткий свист, и плеть жгучим полукольцом обвила его талию. Он не удержался от вскрика.

— А вот это — наказание, — хладнокровно произнес Эдвард и закинул плеть на плечо. Айк даже не увидел, как он замахивался, таким коротким, точным и безжалостным был удар. — Свершительство — наше ремесло, и мы должны быть мастерами в своем деле. Иначе не выжить. К манекену, Айк. Мы и так потратили много времени на разговоры. Мой отец не был столь снисходителен.

«Это должно меня утешить», — подумал Айк, глотая слезы. След от удара горел на его коже. Он повернулся к манекену, чувствуя, как внутри набухает панический ужас. Страх перед болью.

Отец шагнул к нему и Айк съежился, покрепче зажмурив глаза. И подумал — ни за что не стану терпеть молча. Заору во все горло, как тот бедолага на площади, пусть у отца уши вянут. Все равно здесь нет никого, перед кем стоило бы сохранять достоинство.

Он напрягся в ожидании удара, но его не последовало. Вместо этого отец бережно поднял пышные волосы Айка, свернул их жгутом и связал в узел. Затем принялся энергично растирать ладонями его спину и плечи. Под жесткими руками отца Айк трясся, как кукла. Кожа налилась приятным теплом.

— Постарайся воспринять боль отстраненно, — негромко произнес Эдвард, — не отгораживайся от нее, не позволяй страху заслонить ее. Ты в безопасности, я не буду бить и вполовину так сильно, как при настоящем наказании. Но ты должен понять боль. Почувствовать ее. Изучить. Ради людей, которые когда-нибудь ощутят на себе силу твоих ударов.

«Какое мне дело до них?! — хотелось крикнуть Айку. — Почему тебе есть дело до них? Почему их благополучие тебе дороже моего?!»

Но он был так подавлен и сбит с толку, что не нашел в себе сил для этого крика.

Первый удар пришелся по лопаткам, и Айк вскрикнул больше от испуга, чем от боли.

— Это самый простой удар, — произнес отец за его спиной, — в основном бей сюда — верхняя часть спины и плечи. Или чуть ниже — вот сюда…

Еще удар, ближе к пояснице. Айк стиснул зубы, забыв о намерении орать во все горло. Будь это наказание — орал бы. Но отец вел себя так, словно и вправду проводил урок, а орать на уроке как-то... глупо. К тому же удары плети, хоть и болезненные, были совсем не так ужасны, как предполагал Айк. Отец только намечал их, а не бил в полную силу.

— А вот таких ударов следует избегать. — Плеть прошлась по боку, с захлестом на живот. Айк вскрикнул. — Следи за тем, чтобы кончик плети не уходил дальше спины. Спереди тело гораздо чувствительнее, как ты уже мог заметить... если собираешься нанести удар сбоку, всегда делай шаг назад — это обезопасит тебя от таких промахов.

Наконец удары прекратились. Айк тяжело дышал, вцепившись в мешки скрюченными пальцами.

— Теперь то, что ты не обязан делать, но из чистой человечности, — тут отец хмыкнул, — все-таки делать стоит. Говори приговоренному, чтобы расслабился. Когда удар приходится на мягкие мышцы, боль не так сильна и вреда меньше. Мало у кого это получается. Обычно все впадают в панику при виде плети и из-за этого ощущают боль вдвое, втрое сильнее, чем она есть на самом деле. Однако мне попадались и смелые люди — полагаю, ты из таких. Поэтому постарайся расслабиться. Подумай о своей спине, плечах, руках... ощути их... и расслабь, как разжимаешь крепко сжатый кулак.

Айк глубоко вдохнул, выдохнул и постарался сделать так, как велел отец. Тело словно закаменело — стоило немалого труда распустить сжатые в комок мышцы.

— Вот так, очень хорошо. А теперь продолжим.

Сердце Айка дернулось, но неимоверным усилием воли он заставил тело оставаться расслабленным. Все-таки отец похвалил его и назвал смелым, а это кое-чего стоит!

— Пока не овладеешь мастерством, остерегайся наносить прямые удары. Ты можешь попасть по позвоночнику и повредить его. Сейчас я нанесу такой удар, и ты поймешь, что он требует особой точности...

Айк не знал, сколько это продолжалось, но к концу ноги у него подкашивались. Спину жгло, словно он упал в заросли крапивы. Отец смазал ее заживляющей мазью и велел лечь и отдохнуть. Айк ни о чем другом и не думал, но прежде попытался оценить ущерб. Ожидал увидеть окровавленные рубцы, но на коже не выступило ни капли крови. Айк увидел лишь кончики тонких красных полос, пересекающих спину во всех направлениях. Жжение понемногу стихало.

— Следы сойдут через пару дней. Это просто синяки.

Айк вздрогнул и обернулся. Отец прислонился к косяку и скрестил руки на груди. Заплетенные в косу волосы лежали у него на плече, как диковинная ручная змея.

— Ты и вправду думал, что я буду бить тебя по-настоящему? — В темных глазах промелькнула едва заметная усмешка.

Айк смущенно кивнул.

— Теперь ты видишь — наше дело требует умения и опыта, как и любое другое. И даже в большей степени, ведь речь идет о человеческой жизни. Свершители — мастера в причинении боли. Мы знаем о боли все и должны причинять ее в той степени, в какой этого требует закон, но не более. К сожалению, не все Свершители так считают.

У Айка мороз прошел по коже от этой речи. Но когда Эдвард повернулся, чтобы уйти, он набрался смелости и спросил:

— Отец, а дедушка... обучал тебя так же?

Уголки губ Эдварда дернулись вниз. На мгновение Айк снова увидел, как отголоски боли, отчаяния и злости поднялись в душе отца, точно осенние листья, взвихренные ветром. Но вместе с ними и еще что-то.

Словно бы скрытое удовлетворение — как и тогда, в полутемной кухне. Выражение непонятного довольства мелькнуло и пропало, но Айк не сомневался в том, что видел.

А потом Эдвард повернулся к нему спиной и задрал рубашку. Смуглая спина была вся исполосована шрамами — следами от ударов. Настоящих ударов.

— Как я и говорил, не все Свершители разделяют мою точку зрения.



«...И тогда, Джори, я понял, почему отец никогда не показывается нам без рубашки. И, пожалуй, не зря. Жуткий вид.

Наверное, я должен быть благодарен ему за то, что он не учил меня так же, как его «учил» дедушка. Что не бил в полную силу. Но я почему-то не могу. Все это так гадко! Даже не хотел писать об этом, так мне было паршиво. Но вот написал, и вроде как полегче стало.

Ведь никто, кроме тебя, об этом не узнает. Эйвор умрет от ужаса, если я ему расскажу о своей теперешней жизни. Он такой чувствительный и так любит отца! Это разобьет ему сердце. А я... не знаю. Наверное, почти ко всему можно привыкнуть со временем. Должно быть, поэтому отец и выбрал меня, а не Эйвора.

Он, кстати, жутко злится, что отец не берет его в город. Постоянно пристает с расспросами, а я боюсь даже рот открыть. Боюсь — начну говорить и не смогу остановиться, выложу все. Этого нельзя допустить. Все, что угодно, только не это».



— Айки? Айк!

Огонек почти догоревшей свечи заколебался. Темная капля сорвалась с кончика пера и шлепнулась на окончание фразы. Айк вздохнул.

— Обязательно говорить под руку?

— Ой, прости, я не хотел!

— Что случилось? Хочу дописать, пока свеча не погасла.

Ответа не последовало, и Айк раздосадованно поднял глаза на брата.

В канун Новогодья Эдвард заканчивал дела в городе и велел Айку возвращаться в лес первым. Он так и сделал и с радостью обнаружил, что Дирхель вернулся — встретил Айка во дворе с близняшками на плечах.

С Дирхелем жизнь пошла на лад. У Эйвора хватало сил лишь на готовку и уход за животными, дом был страшно запущен и грязен. Эйвор и сестры, похоже, забывали даже умываться.

Два дня они чистили, убирали, готовили, ожидая возвращения Эдварда. И вдруг, за день до Новогодья, разыгрался буран. С неба полетели крупные хлопья, лес исчез за белой пеленой. Ветер горстями выдергивал снег из сугробов, тащил нитями наискось по настилу двора. Собаки спрятались в теплое логово и день напролет спали, прижавшись друг к другу. Вылезали, только когда Айк приносил им вареную картошку и вымоченные в воде куски соленой козлятины.

Метель как будто обладала усыпляющим действием. Жизнь в доме приостановилась. Дирхель устроился с книжкой в библиотеке да и заснул. Близняшки тихонько возились в своей комнате. Айк, как всегда, засел за письмо, а Эйвор слонялся по дому и скучал.

Огарок давал все меньше света, но его хватало, чтобы заметить — младший чем-то обеспокоен. Теперь он чаще хмурился, чем улыбался, легко выходил из себя и постоянно вскидывался на Айка и близняшек. В нем появилась какая-то злость, но Айк, погруженный в собственные переживания, не находил ни времени, ни сил разбираться в этом.

— Ну что такое, объясни, пожалуйста? — сдерживаясь, спросил он.

— Я... я не знаю. Тревожно. Ты ничего не чувствуешь?

— В смысле?

Эйвор понурился.

— Что-то плохое происходит... кажется.

— Не придумывай, Веточка. — Айк хотел произнести это мягко, но слова брата подняли в душе темную муть беспокойства, и голос против воли прозвучал сурово. — Ну что такого может случиться?

Эйвор пожал плечами и отвернулся. Он сильно исхудал и осунулся за последний месяц, между бровями залегла резкая складка. Браслеты и украшения из перьев исчезли, волосы растрепаны.

Айк почувствовал вспышку нежности к брату. Совсем как прежде, когда бремя забот ещё не было столь тяжким.

Он обнял Эйвора за талию и усадил рядом.

— Ну что ты, в самом деле! Все хорошо. Не надо звать беду. В бурю любому станет тревожно — вон как завывает!

В подтверждение его слов ветер с такой силой швырнул в окно снег, что, казалось, весь дом содрогнулся. Свеча погасла. Во мраке было особенно хорошо слышно, как бушует разгулявшаяся стихия.

Эйвор вздрогнул и поежился, Айк тоже.

— Жуть, да? — произнес он как можно веселее и отложил неоконченное письмо. — Пойдем-ка вниз, выпьем горячего!



Два часа спустя Айк тяжело, словно рыцарь в полном доспехе, поднялся по лестнице на второй этаж. Он нес огромную охапку дров. Вся зима в доме Райни проходила под девизами «идешь наверх — захвати дрова» и «идешь во двор — принеси воды». Даже близняшки взбегали по лестнице, размахивая каким-нибудь поленом.

Библиотека всегда была самым теплым и уютным местом в доме. Камин там топили почти круглый год — Эдвард как огня боялся книжной плесени.

У самой двери на стене висело хитрое устройство, Дирхель раздобыл его в одном из Хранилищ много лет назад. Внутри стеклянной колбочки с цифрами находилась трубочка, наполненная красным веществом. Оно поднималось и опускалось, в зависимости от температуры воздуха.

В детстве Айк обожал эту штуковину и подолгу перед ней простаивал. Вот же умельцы жили до Исхода! Как они сделали такую тонкую трубочку? А что это такое, красное и почему оно движется?

Последний вопрос долго занимал Айка. Но не так давно Эйвор в шутку заявил, что это кровь. Ерунда, конечно — вещество было прозрачным и на кровь нисколько не походило. Айк понимал это. Но к устройству совершенно охладел и, находясь в библиотеке, старался даже не смотреть в его сторону.

Айк свалил дрова в ящик у камина и плюхнулся на ковер из бело-черных козьих шкур. Дирхель, дремавший в кресле с книгой, вздрогнул и открыл глаза. Бросил на Айка сочувственный взгляд.

— Не рвись так, ничего не случится, если пару часов не отгребать снег.

— Заметет. — Айк протянул покрасневшие руки к огню и вздохнул с облегчением. — Ну и зима! Не помню, чтобы когда-нибудь было столько снега!

— Было-было! — заверил его Дирхель. — И не раз. Сейчас зимы не такие суровые, как раньше.

— Может, это из-за Исхода? — предположил Эйвор.

Он устроился во втором кресле под шерстяным одеялом и вытаскивал руку, только чтобы перевернуть страницу книги. На ковре под столом клевали носом близняшки — они боялись спать в своей комнате.

— Вряд ли, — промолвил Дирхель, — вообще сейчас о чем ни спроси, все на Исход кивают. Послушать, так недостача в магистрате тоже от него, от Исхода.

— Но на самом деле Исход был не так уж давно! — робко заметил Эйвор. — Я читал, Вселенная развивалась миллиарды лет! Может, погода и правда меняется, но очень медленно?

Дирхель с уважением покосился на младшего. Айк запустил пальцы в волосы и издал протяжный стон.

— Ради Всемогущего, поговорим о другом, а? Скука смертная!

— Этой беде легко помочь, — заметил Дирхель, — книг вокруг много.

— Я уже все прочитал.

— Так уж и все? Мечты, мечты…

— Никакого сочувствия! — заметил Айк и схватил первую попавшуюся книжку.

— Да, вот такие мы, подлецы, негодяи, — усмехнулся Дирхель, ласково глядя на него. Протяжно вздохнул. — Эх, скорее бы и правда прояснилось! Неспокойно мне…

Айк удивленно поднял голову. Искатель не часто признавался детям в своих тревогах и стал уже вторым человеком, который сообщил о своем беспокойстве.

— Отец же не пойдет через лес в такую бурю? — произнес Айк как можно равнодушнее, но душа как-то стронулась с места, и в груди стало неуютно.

— Нет, разумеется! — заверил его Дирхель. — Вот наладится погода, и вернется. Жаль, конечно, не успеет к Новогодью.

— Может, нам пойти поискать его? — внезапно произнес Эйвор.

Дирхель и Айк уставились на него в немом изумлении.

— С чего ты взял, что его надо искать?

Лицо Эйвора внезапно побледнело. Он нервно теребил край книги.

— Не знаю. Давайте выйдем... хотя бы за ворота.

Повисла напряженная пауза, лишь потрескивали дрова в камине, да лес гудел под порывами ветра. Свист, стон, вой — словно прислужники Темного Лика беснуются за стенами, танцуют, хохочут, веселятся. И ещё один звук уже какое-то время присутствовал на этом фоне, но лишь сейчас дошел до сознания сидящих в библиотеке.

Лай собак.

Дирхель резко вскочил и бросился к двери, Айк и Эйвор за ним. Близняшки захныкали, но никто на них и не глянул. В три прыжка Дирхель спустился по лестнице, братья не отставали от него ни на шаг.

Айк первым распахнул дверь и закашлялся — ветер ударил в грудь, легкие словно наполнились ледяной водой. Две мохнатые тени навалились на него, они визжали, лаяли, срывались на вой.

— Тихо, тихо... что такое? — пытался угомонить псов Айк, но они метались по двору, как шальные.

Эйвор принес из дома лампу, но толку от нее было мало. Они увидели только, что собаки носятся от дома к воротам, словно зовут куда-то.

Засов на калитке примерз намертво, пришлось сбегать за чайником. К счастью, он был еще горячий. Дирхель поливал засов и отчаянно ругался; за воем бури Айк не разбирал слов, но уж больно характерная интонация, не спутаешь.

Наконец калитка распахнулась настежь. Собаки вырвались наружу, чуть не сбив Дирхеля с ног, и пропали в темноте.

Почти сразу сквозь шум леса донесся их отчаянный лай.