Для тебя одного

«- Ты знаешь - по-моему, наша дружба только-только начинается!!!»

Фингон Отважный, из анекдота

- Я тебя люблю. Ты знаешь, как? Ну…больше всех. Прости меня, я повел себя, как дурак. Я просто…ну, испугался. Сам не знаю чего. Не всё ли равно, что говорят? Я люблю тебя. Я не могу без тебя. Я хочу, чтобы ты вернулся.
Эти слова были первыми, которые пришли на ум Маэдросу, когда они въехали в ворота замка Карантира. Потому что его обитатели высыпали на улицу, чтобы приветствовать старших феанорингов и потому что Келегорм стоял впереди всех в своей синей замшевой охотничьей куртке с черными вставками – когда Турко надевал её, глаза его темнели и приобретали цвет индиго, каким бывает восточный край неба на закате. Майтимо был счастлив видеть его, тем более что в как всегда щеголеватом облике брата не было и намека на те страдания, о которых говорил Маглор. И Нельо подумалось, что, возможно, певец их несколько преувеличил.
Однако, к великой досаде Майтимо, Келегорм упорно не встречался с ним взглядом и почти сразу куда-то испарился, не дав старшему удовлетворить жадное, нежное любопытство. Как в тумане он спешился и, рассеянно отвечая на вопросы родичей, прошел в замок.
Феанора, разумеется, не было – но Майтимо и не ждал, что отец выбежит ему навстречу с восторженными воплями и повиснет у него на шее, как Тэльво. Впрочем, и Тэльво ничего подобного в этот раз не сделал – лишь обнял брата и на миг прижался лицом к его груди. Выглядел младший неважно, да и у остальных что-то не было заметно предпраздничного настроения – Куруфинвэ бледен, как полотно, у матери между бровями залегла глубокая складка. Улыбались лишь Тэльво да Финрод – первый с искренней радостью, но явно думая о чем-то своем, тревожном, а второй скорее из вежливости. Морьо тоже казался погруженным в свои мысли. За его спиной стоял Нолофинвэ с сыновьями – Арэдэль они явно предпочли не брать с собой, должно быть, чтобы не умереть от её занудства во время долгого пути. Майтимо перехватил темный, обжигающий взгляд Фингона – и поспешно отвел глаза, с улыбкой оглядел лица родных с высоты своего роста:
- Как же я рад всех вас видеть! А где же виновник торжества?
- И моя сестра? – в тон ему произнесла Ратиэль – и всё внимание собравшихся переключилось на неё, за что Нельо прямо-таки был готов её расцеловать.
- Они…отдыхают, - запинка в словах Курво была почти незаметна, но она была. Морьо бросил на него быстрый взгляд и взял старшего за руку.
- Пойдемте, вам тоже надо отдохнуть и умыться с дороги. Отец просил его не беспокоить, но, полагаю, вы всё-таки зайдете с ним поздороваться.
- Да уж хотелось бы, - в голосе Маглора промелькнула легкая насмешка. Майтимо даже не глядя на брата знал, что тот уже всё увидел и всё понял из тех полунамеков и косых взглядов, которыми обменивались родичи. Сам же Нельо чувствовал себя тупым даже не поленом, а булыжником – во многом благодаря тому, что мысли о Турко занимали весь его мыслительный процесс без остатка.

Куруфинвэ, в общем-то, не наврал, когда говорил, что Амрод и его нареченная отдыхают. Не наврал ровно наполовину. Сириэль свернулась калачиком на ковре перед камином в своей комнате, а Питьофинвэ Феанарион, её будущий супруг, в это время сидел на коленях отца и рыдал, уткнувшись головой ему в грудь, и горячие потоки его слез уже насквозь промочили рубашку Огненного, обжигая его, как расплавленный свинец.
За последние сутки после того, как Феанор принес сына с башни в свои покои, тот не сказал ещё ни одного мало-мальски вразумительного слова – но отец ни о чем его и не расспрашивал. Молча уложил в постель и ухаживал, как за больным, никого к нему не подпуская. Жене и Сириэль сказал только, что хочет побыть наедине с сыном, все прочие не удостоились и такого объяснения. Обе женщины прекрасно знали, что случилось что-то плохое, но одна из них была слишком мудра, а другая – слишком робела перед Феанором, чтобы попытаться вмешаться. Сириэль понимала, что это семейные дела, к которым она пока не может быть допущена – а быть может и никогда не будет. Во всем, что касалось семьи, феаноринги всегда словно образовывали плотно сомкнутый круг – вроде никак и не отгораживались от остальных родичей и друзей, но каждый из них прекрасно чувствовал невидимую грань, которую им не дано пересечь. Но Сириэль уже была связана с Питьо, ощущала его боль и мучилась от этого – и оттого, что не могла придти к нему на помощь. Приезд сестры-близнеца был для неё как благословение Эру, лишь с ней она могла быть до конца откровенной. Здесь, в этом огромном замке, в окружении сумрачных нолдор, лайквенди не падала духом только благодаря Амроду, а теперь его не было рядом.
Тем временем старший из «сумрачных нолдор» готовил успокаивающие отвары, менял влажные от пота простыни…и молчал. Разумеется, больше всего на свете Огненному хотелось схватить сына за шкирку и трясти до тех пор, пока из него не вывалится вся «дурь» - но Феанор едва ли не впервые в жизни сдержал себя. И не потому что надо было как можно скорее привести сына в приличный вид для предъявления взволнованным родичам – просто Огненный с первых же минут понял – Амрод на грани умопомешательства. Укоры и наставления не просто не восстановят утраченного им душевного равновесия – они могут уничтожить всякую надежду на его возвращение. Задержка же помолвки, равно как и недовольство родных были Феанору до одного места.
Многим казалось, что грозный нолдо относится пренебрежительно к младшим сыновьям, поскольку они не разделяли его интересов и не захотели пойти по его стопам в мастерстве – но это, как и многое в поступках и словах Феанора, было только видимостью. Огненный любил всех своих детей, любил очень по-разному, но с одинаковой силой и никого из них не хотел потерять. Одна лишь Нерданэль знала, что он пережил в тот миг, когда увидел Питьо на парапете башни. Но он не позволил своим чувствам взять верх над разумом и это, как всегда, спасло ситуацию.
И вот сейчас, пока старший близнец плакал, вцепившись в отца, тот старался не думать о Курво, потому что неконтролируемая ярость почти сразу поднималась в его душе, и Феанор с трудом удерживался от того, чтобы взять хлыст и пойти чинить расправу – совсем как прежде, когда сыновья были ещё юными. Разумеется, Огненный был в курсе почти всего, что происходило между его детьми – роман между Майтимо и Турко не заметил бы разве что слепой, Тэльво с детства был под покровительством Карантира, а Амрод, соответственно – Куруфина. В Белерианде сыновья стали жить раздельно и таким образом ускользнули от всевидящего ока отца – однако он не без основания предполагал, что сложившиеся ещё в бесконечно далеком сейчас Форменосе отношения никуда не делись и здесь лишь получили некоторую прогрессию. Феанор этого не одобрял, но сделать ничего не мог. Возможно, удалось бы нарушить эти связи путем тонких психологических интриг, но у Огненного не было ни времени, ни, главное, охоты этим заниматься. Тем более что в подобных вещах не был особенно силен, в отличие от Маглора, который все видел, всё понимал и прозревал грядущие события, похоже, ходов на десять вперед.
Однако сейчас Феанор сожалел о своем легкомысленном решении – принятом, разумеется, не без влияния жены – пустить всё на самотек. Перед глазами до сих пор стояли лица сыновей там, на башне – ярость, отчаяние и всепоглощающая страсть у Курво и налет безумия у загнанного в угол Питьо. Настырность четвертого сына была слишком хорошо знакома Феанору – по самому себе – и он был в бешенстве, что Куруфинвэ посмел довести брата до такого состояния. Теперь же оставалось уповать лишь на Эру и надеяться, что Амрод всё-таки найдет в себе силы оправиться от потрясения и придет в себя.

Он проснулся далеко за полночь, когда в распахнутое окно уже заглядывала луна. В изголовье горела толстая свеча, «негасимый огонь» трепетал от легкого ветерка, который шевелил занавесь и ласкал лицо своим чистым, свежим дыханием. Питьо полежал какое-то время, прикрыв глаза и наслаждаясь покоем и пустотой в мыслях…пока не понял, что в комнате он не один. Чуть скосил глаза, глядя из-под ресниц – этим искусством, смотреть не открывая глаз, близнец в совершенстве овладел ещё в Форменос – и сердце тут же ёкнуло и забилось часто-часто, разгоняя кровь по ослабевшему телу.
У постели сидел отец. Хмурясь, разглядывал какие-то бумаги, делая время от времени пометки самопишущим пером. Морщился, когда перо поскрипывало, выдавая несовершенство своей конструкции, и кусал губы. Тени от колеблющегося пламени свечи пробегали по его красивому, сосредоточенному лицу в причудливом танце. И вдруг Феанор, словно почувствовав взгляд, решительно отложил бумаги и, наклонившись вперед, посмотрел прямо в лицо сыну.
Амрод замер, как мышка. Он очень любил отца – почти так же сильно, как и боялся – и при мысли, что Феанор видит его таким – униженным, сломленным, слабым – горло Питьо стиснула тягучая судорога. Но он не мог даже пальцем пошевелить, до такой степени пережитое потрясение лишило его всяких сил, поэтому оставался только один выход – притворяться спящим и дальше.
- У тебя дыхание участилось, - спокойно произнес Феанор, - но если не хочешь говорить – не надо. Поспи ещё или просто полежи – я побуду тут, с тобой.
Амрод медленно, осторожно выдохнул и снова вдохнул – оказывается, как только отец заговорил, он бессознательно задержал дыхание. И тут вдруг воспоминания навалились на него, как волна накрывает с головой неосторожного купальщика.
Помолвка. Куруфин.
Башня.
Всё случившееся было как в тумане, Амрод не мог понять, почему он в таком состоянии и почему находится в комнатах Феанора – и не был уверен, что хочет вспоминать события, которые привели его сюда. Но не спросить не мог.
- Отец…- голос тоже был тихим, жалким, точно у больного, Огненный вздрогнул, когда услышал его, - что…что произошло?
- Ничего страшного, - так же спокойно произнес Феанор, - вы с Куруфинвэ повздорили. Надеюсь, этого больше не повторится. А если и повторится, об одном прошу – умерьте масштаб. А то так и до беды недалеко.
Пока он говорил, сознание Питьо постепенно прояснялось, пока он не вспомнил всё. И его охватил ужас. Не при мысли о том, что он мог погибнуть, совсем нет. Хуже было другое – он, давший обещание Сириэль, позволил Куруфину целовать себя, отвечал ему и в какой-то миг потерял голову настолько, что почти хотел, чтобы брат отымел его там, на площадке башни, как он делал это всегда – сильно, жестко, невзирая на сопротивление близнеца. Он дрожал от страсти в объятиях Искусного, фактически, он изменил своей будущей жене уже сейчас – что же в таком случае будет дальше?
При мысли об этом Амрод невольно застонал в голос, забыв о присутствии отца, и хотел было натянуть одеяло на голову, но руки его не послушались. А Феанор смотрел на его осунувшееся, бледное до синевы лицо, на искусанные губы, на хрупкие пальцы, нервно сжимающие край простыни...а потом вдруг, словно поддавшись какому-то порыву, пересел на постель и, склонившись над Питьо, коснулся жесткой ладонью влажных рыжих кудрей, отливающих золотом в свете «негасимого» огня.
«Больно, сын?»
Синие глаза пристальны, глубоки – и впервые в них нет ни отчужденности, ни раздражения, ни гнева, впервые Огненный здесь, весь, целиком – для него, для Питьо. Только для него. При мысли об этом у близнеца захватило дух.
«Больно, отец…здесь», и Амрод слабым движением прижал ладонь к груди, чуть ниже крылатого выреза ключиц.
«Боль уйдет. Ты всё сделал правильно»
«Откуда…откуда ты знаешь?»
«Знаю. Иначе и быть не может. Ведь ты – мой сын»
Феанор произнес это с такой глубокой убежденностью, что нервы Питьо снова не выдержали. Ни разу в жизни отец не говорил с ним так ласково, ни разу не смотрел так – словно близнец для него очень важен, быть может, важнее всего на свете – пусть всего на минуту, на пару минут, но оно было, это понимание – он нужен Огненному, он не какое-то недоразумение, повторенное два раза, ни к чему не способное и вечно путающееся под ногами – он что-то значит для Феанора.
- П…папочка…- заикаясь, выдавил Амрод непривычное ласковое слово и вдруг густо покраснел.
Феанор улыбнулся и притянул его к себе на грудь. Только теперь, когда Питьо всё же заплакал, это были совсем другие слезы – они, наконец, приносили облегчение. А Огненный прижимал близнеца к себе, утешая, и укачивал, точно он – дитя; Амрод только по рассказам Майтимо знал, что отец когда-то был и таким, что он пел своим детям колыбельные на ночь и укачивал их и рассказывал удивительные истории, от которых сердце замирало и легко стучало в груди…и тогда, ошалев от собственной смелости, Питьо обнял отца за шею и, чуть приподнявшись, застенчиво коснулся губами его гладкой, смуглой щеки. С ужасом ожидал, что вот сейчас его оттолкнут – «что это за сопли, Питьофинвэ, ты забываешь, что уже не ребенок» - но ничего подобного не произошло. Феанор лишь чуть повернул голову и Амбарто увидел совсем близко его губы, твердо очерченные и чуть изогнутые в улыбке – и весь затрепетал от внезапно вспыхнувшего желания ощутить эти губы на своих губах. И Огненный не замедлил удовлетворить это желание.
Близнецы потеряли невинность в объятиях друг друга в ранней юности, первым существом, допущенным в их «тандем» был Майтимо, вторым – Феанор. Но Огненный не слишком увлекался младшими сыновьями, соитие с ними было, как им обоим показалось, скорее чем-то вроде воспитательной меры. Феанор всегда всем и всюду демонстрировал своё превосходство и не хотел, чтобы дети о нем забывали.
Но сейчас всё было по-другому. Сейчас Питьо чувствовал – отец делает это не для утверждения своей власти, и не потому что ему захотелось, и он просто взял это по праву старшего и сильного – он это делает для Амрода. Чтобы ему стало полегче, чтобы он расслабился и забыл обо всем.
И он забыл.
Не помня себя от счастья, он погрузился, как в бездну, в объятия Огненного, чувствуя лишь его руки, его губы на своем слабом, как у котенка, безвольном теле. Обнял отца за шею, запустил дрожащие руки ему в волосы, а Феанор целовал его – быстро, жадно, как он делал всё в своей жизни, он всегда точно торопился жить, боялся куда-то опоздать. Одной рукой поддерживая Амрода почти на весу, второй скользнул под простыню – и Питьо застонал под его губами, когда шершавая ладонь коснулась его напряженных сосков, потом переместилась ниже, в пах и требовательные пальцы сжали напряженный член, начали мягко двигаться взад-вперед, взад-вперед…Близнец сделал слабую попытку тоже поласкать отца, но тот мягко взял его руку и положил обратно на свои волосы. А потом неожиданно подхватил Амрода на руки и сел на постели, держа его в объятиях.
- Мой прекрасный, нежный мальчик…- шепот Огненного заставил Питьо задохнуться от жгучей неги, она завибрировала во всем теле, томительная, сладкая – но он не смел торопить отца и только глубоко, быстро дышал, прижимаясь к нему всем телом и прикрыв глаза.
Пальцы Феанора тем временем продолжали ласкать его плоть, то сжимая её, то слегка подтягивая, теребили исходящую смазкой дырочку. Амрод, следуя за движениями умелой руки, мучительно стонал от наслаждения и жалел только, что отец не дает ему опустить руки – ужасно хотелось подрочить себе в попку, обычно Тэльво выполнял желания своего близнеца, да и Сири этим отнюдь не гнушалась, ей было даже приятно – но просить об этом Огненного было как-то стыдно.
Однако Феанор просто-напросто растягивал удовольствие – поласкав член сына, он скользнул пальцами глубже в его промежность, поглаживая мошонку – и Амрод с всхлипом втянул в себя воздух, раздвинул ноги, отдавая себя в полное распоряжение отца. Огненный улыбнулся и посмотрел в лицо Питьо – тот полулежал у него на коленях и весь дрожал от сводящего с ума, почти болезненного желания, ничего, кроме этого желания, в нем не осталось – Феанор мягко поцеловал сына и, прижимая его к себе одной рукой, пальцами второй коснулся его губ. Сердце Амрода сладко ёкнуло от предвкушения, и он поспешно облизал пальцы отца, скользя по ним быстрым, горячим язычком. Феанор смотрел на это, и лицо его пылало ярче огня в горне; быстрым, нетерпеливым движением, так характерным для него, он опустил руку и проник пальцами между ног сына. Питьо издал короткий, горловой звук и стиснул руки на шее отца, словно умоляя его не торопиться – а может, наоборот, не задерживаться?
- Раздвинь ножки пошире…- мягко, упоительно мягко произнес Огненный и внутри у Амрода всё затрепетало от одного звука этого голоса, - какой же ты красивый…
Питьо повиновался – а потом уронил голову на плечо Феанору и лишь постанывал, чувствуя, как тот нежными, уверенными движениями массирует его дырочку, растягивает, слегка надавливая пальцами на края и постепенно продвигаясь всё глубже. Это было сладостно – о, как сладостно! – особенно когда отец добавил ещё один палец, а потом ещё один…Амрод уже весь горел, будь на месте Феанора Тэльво, близнец уже умолял бы братца засадить ему поглубже. Он хотел попросить об этом, но боялся, что отец сочтет его распущенным. И он стонал и ерзал, пытаясь посильнее надеться на ласкающие его пальцы, пока наконец Огненный не прекратил эту чувственную пытку. Он вытащил пальцы, вырвав у Амрода протяжный, разочарованный сон и, приподняв сына, уложил его лицом вниз на постель. Сел рядом, оглаживая нежное, сильное тело, любуясь им…
- Хочешь? – прошептал Феанор страстно и почти весело, склонившись к уху Питьо – и тот, уже ничего не соображая, закивал как сумасшедший и раздвинул ноги как мог широко, открывая ещё зияющую, влажную дырочку.
- Пожалуйста, папочка…пожалуйста…- лепетал близнец, судорожно вцепляясь в подушку – казалось, оставь его сейчас отец в таком состоянии – и безумия точно не избежать, но Огненный и сам уже сходил с ума и не собирался ни от чего отказываться. Он быстро сбросил одежду и опустился на распростертое, прекрасное в своей ослепительной наготе стройное тело сына – и тут же направил свой член в уже растянутую попку. Питьо звонко вскрикнул, но не от боли – от удовольствия, длинная судорога пронзила его тело – член Феанора почти сразу вошел в него до конца, на всю глубину, даря восхитительное чувство заполненности, потом двинулся назад…и снова вперед…Огненный тяжко дышал и двигался, подчиняясь сводящему с ума ритму; потом, удовлетворив первое острое желание, приподнялся и опустился на колени, лаская ладонями шелковую спинку и попку Питьо, со стоном потянул себя назад, извлекая свой член из трепещущего тела – и снова вошел, раздвигая нежные ткани…и снова…и снова…
Каждый раз, когда головка проходила сквозь тугое колечко мышц, жгучее, острое наслаждение как иглой прошивало Питьо и он стонал и вскрикивал, забыв обо всем, желая только чтобы отец продолжал, только не останавливался…а Феанор просунул руку под живот сыну и начал ласкать его член – и тогда Амрод почти сразу кончил, всхлипывая и трепеща от удовольствия – и почувствовал, как задрожало все тело Огненного и как его семя, тоже горячее, точно лава, потекло внутрь, в самую глубину близнецового тела и ему вдруг ужасно захотелось, чтобы оно там и осталось, захотелось сохранить внутри себя эту частичку отца, чтобы всегда помнить эти мгновения…
Мгновения, когда Кано Феанаро принадлежал только ему, Амроду. Ему одному.


Сказать, что Атаринке был в смятении – означало ничего не сказать. Какое-то время он вообще находился в ступоре от произошедшего, был слеп и глух ко всему миру, просто ходил, машинально отвечая что-то, если его спрашивали, а перед глазами стояло только одно, только последняя ужасная сцена – Питьо и то, что он собирался сделать.
На самом деле в глубине своей рациональной и логичной души Куруфин никогда не верил до конца в то, что взбалмошный и непостоянный в привязанностях близнец решится на такой шаг, как женитьба. Единственный, на ком он мог жениться, с точки зрения Искусного, был Тэльво – и это был бы идеальный брак. Но смысла в нем не было, поскольку близнецы и так жили вместе и практически никогда не разлучались. Сын своего отца, Атаринке унаследовал от него одну из неприятных особенностей – он зачастую был склонен упрощать многое из того, что просто не понимал. Феанор всегда верил, что прямой путь к достижению успеха – самый короткий и если что-то было ему непонятно, он просто обходил это, как малозначащее и устремлялся дальше к своей цели. Именно поэтому в его лабораториях и мастерских постоянно что-то горело, взрывалось и вообще случались всяческие коллизии, когда законы физического мира упрямо не желали смириться с тем, что Кано Феанаро их не понял, а потому проигнорировал. И Атаринке был абсолютно такой же.
Поэтому сейчас он просто не мог понять, в чем, собственно, дело? Случившееся было непостижимым, неправильным, оно не укладывалось в привычную модель мира. Амрод часто сопротивлялся – в самом его сопротивлении было заложено желание, и Курво всегда это чувствовал. Близнец мог сколько угодно осыпать его бранью, отталкивать – но оба они знали, что это лишь игра, прелюдия к тому, что приносило им обоим удовольствие. Теперь же игры кончились – а Искусный не сумел вовремя этого понять и застопорить. И пожинал теперь плоды своей невнимательности.
Рассеянным взглядом скользил он по обеденному столу, за которым собрались сейчас все гости Карантира. Стол был большой, круглой формы – Морьо, помимо своей пресловутой жестокости, обладал ещё каким-то почти болезненно обостренным чувством справедливости и хотел, чтобы все родичи сидели вместе, на одном, так сказать, уровне, и могли видеть лица друг друга. Точнее, так он объяснял это – Курво же смутно догадывался, что просто Морьо, как и ему самому, было бы дико сидеть во главе стола – это место всегда по праву принадлежало отцу. Только ему одному.
В центре стола был небольшой фонтанчик, вода, журча, стекала куда-то в резервуар под полом. Эту хитрую штуку смастерили для Карантира гномы, с которыми он был в большой дружбе. Фонтанчик предназначался так же и для омовения рук во время трапезы – воду в нем ежедневно меняли. Курво задумчиво наблюдал, как Финрод коснулся пальцами переливчато-серебристой струи, а Келегорм поспешно подал брату салфетку. Тот с легкой улыбкой кивнул и вернулся к трапезе. Поглощенный своими унылыми мыслями Куруфинвэ не обратил никакого внимания на эту маленькую демонстрацию – впрочем, она предназначалась вовсе не ему. Тот же, кто был целью Турко, лишь слегка побледнел и поспешно отвел глаза.
Вообще за столом царила непривычная и какая-то почти зловещая тишина – даже Инголдо, обычно старавшийся развеять всех непринужденной беседой, сегодня был странно молчалив и задумчив. Лишь взгляды обедающих скрещивались, сталкивались, разбегались и воздух в зале звенел от напряжения и невысказанных слов. Турко смотрел на Финрода, Маэдрос – на Турко – при этом не замечая, что Фингон своим взглядом вот-вот просверлит дырку у него, Нельо, во лбу. Тэльво сидел рядом с Карантиром мрачнее тучи, Сириэль и Ратиэль держались под столом за руки, однако это не мешало сестре будущей невесты с интересом поглядывать на младшего феаноринга. Морьо ковырял вилкой в тарелке и почти ничего не ел, лишь бросал исподтишка на Куруфина странные взгляды, которых тот, разумеется, не замечал, потому что вообще не видел ничего вокруг, информация из внешнего мира не доходила до его мозга, застревая в подкорке. Из всех присутствующих относительно неозабоченными выглядели только Нерданэль, Тургон, Маглор и Нолофинвэ, хотя последний явно притворялся, причем так небезыскусно, что только полный дурак этого бы не увидел. Феанор и Амрод за столом отсутствовали.
Едва трапеза была окончена, Майтимо резко отодвинул стул – так резко, что все вздрогнули – и быстро вышел из зала. Маглор покачал головой и последовал за ним. По губам Турко скользнула легкая улыбка, он подхватил Финрода под локоть и что-то непринужденно прощебетал о том, что как замечательно было бы после обеда прогуляться по саду. Несколько удивленный его настойчивостью Инголдо с этим, однако, согласился и позволил феанорингу утащить себя в сад. Этот стратегический демарш, по всем правилам военного искусства, не прошел незамеченным ни для кого из присутствующих, кроме Куруфина, которому вдруг пришла в голову «блестящая» мысль найти Амрода и выяснить с ним всё до конца. Он знал, что брат находится в покоях Феанора, и страх перед отцом, перед ужасными словами «с тобой я разберусь позже» заставлял сердце Искусного сжиматься в ноющий холодный комок, но другого выхода он не видел. Груз неизвестности, вины и непонимания был столь тяжек, что заглушал даже трепет перед отцовской карой. Да и в конце-то концов, что может сделать с ним Феанор? Высечь, избить до полусмерти? Всё это было знакомо Куруфину. Убить его Огненный не убьет, а остальное можно вытерпеть…так уговаривал себя Атаринке, но сердце его по-прежнему не разжималось и не покидало позиции в низу живота, потому что он слишком хорошо знал дьявольскую изобретательность Феанора во всем, что касалось наказаний.
И всё-таки он пошел. Стараясь идти прямо, с гордо поднятой головой, как и положено феанорингу. Но едва он занес руку, чтобы постучаться, кто-то схватил его в охапку и оттащил от двери.
- Не будь дураком, Курво! –прошипел в самое ухо знакомый голос, - идем! Нам надо поговорить!

Цветущий сад был прелестен. За ним ухаживали эльфийки – жены соратников и друзей Мрачного. Нолдор не слишком хорошо умеют возиться на земле, с растениями и редко имеют к этому склонность – однако здесь, в Белерианде, вкусы многих сильно изменились.
Финрод рассеянно думал об этом, когда они шли по своеобразной галерее, образованной переплетением ветвей – их плавные изгибы были усеяны цветами. Келегорм вышагивал с самым безмятежным видом, и, казалось, был полностью поглощен вдыханием ароматов и рассматриванием весенних красот.
- Зачем ты привел меня сюда, Тьелкормо? – наконец не выдержал арфинг, когда они, сделав полный круг по саду, двинулись на второй, - неужели только ради банальной прогулки?
- Ну…и для этого тоже, - уклончиво произнес Келегорм. Он то и дело оглядывался, словно высматривая кого-то среди густых ветвей.
- Тоже? – повторил Финрод и остановился. Горячее весеннее солнце копьями пробивалось сквозь густую листву, но под ней всё равно было хорошо, прохладно. Золотые волосы Инголдо то вспыхивали, то снова угасали, когда случайные лучики солнца скользили по изгибам прядей, - не считай меня таким уж наивным.
- Да я и не считаю…- рассеянно произнес Турко.
Финрод склонил голову набок.
- Он не придет, - негромко, но многозначительно произнес он, - вряд ли ты добьешься своего такими детскими выходками.
- О чем это ты? Не пойму.
- Прекрасно понимаешь. Насколько я мог видеть, Майтимо всё ещё к тебе неравнодушен. Зачем заставлять его ещё больше страдать?
Келегорм прищурился и, наконец, взглянул в лицо кузену.
- Тебе-то не всё ли равно?
- Вы мои братья. Как мне может быть всё равно? К тому же мне не нравится быть орудием в чужих любовных интригах. И не нравится быть причастным, пусть и косвенно, к чьим-то страданиям.
- Да вовсе он и не страдает, - буркнул Турко, отводя глаза. Он понимал, что лжет и ложь эта стала ещё более очевидной, когда он произнес её вслух, - он выкинул меня из своего дома и из своей жизни – о каких страданиях может идти речь?
- Мелкая месть недостойна принца нолдор, - каким-то образом Финроду удалось произнести эти нравоучительные и довольно патетические слова совершенно просто, без всякого надрыва, так что Келегорм не почувствовал раздражения, какое обычно испытывает любой, кого поучают. Инголдо не упрекал, он просто констатировал факт и так, что невозможно было с ним не согласиться.
- Он это заслужил! – упрямо набычился Охотник и посмотрел на Финрода исподлобья, - слушай…я хотел тебя попросить, раз уж так вышло…ты…ну, в общем…эээ….ты мог бы притвориться, что у нас с тобой роман?
- Что?! Как? – Инголдо показалось, что он ослышался, - прости, Тьелко, но я же только что сказал…
Келегорм не дал ему договорить – он неожиданно сграбастал кузена в охапку и впился в его губы жгучим поцелуем. Финдарато на миг замер от неожиданности – Турко целовался по-настоящему и с таким напором, что арфинг просто опешил. Но он почти сразу же опомнился и оттолкнул брата.
- Ты с ума сошел? Что ты себе позволяешь!
- Я тебя люблю! – пылко заявил Келегорм и, к величайшему изумлению Инголдо, рухнул перед ним на колени, прямо на непросохшую, жирную после дождя землю, - жить не могу без тебя! О, Финдарато, не отталкивай меня, скажи, что есть хоть крохотная надежда на то, что ты ответишь взаимностью на моё чувство!
Финрод попятился, не замечая, что машинально трет и трет сгибом запястья по губам. Широко раскрытые голубые глаза его были полны какого-то почти детского смятения.
- Ты бредишь? Какое ещё чувство?
- Любви! – Келегорм вцепился в край туники Инголдо, не давая ему улизнуть. Сцена начала сильно смахивать на соблазнение юной невинной девицы роковым красавцем-мачо, - ты не представляешь, как сильно я тебя люблю! Долгими одинокими ночами я думаю только о тебе – о твоих золотых волосах, о твоем теле, о губах, которые обещают блаженство…
Финрод так обалдел от всех этих излияний, что даже не сообразил указать своему страстному поклоннику на явное несоответствие – какие могли быть одинокие ночи, если он только что расстался с Майтимо? Но всё это не приходило в голову сбитому с толку Инголдо – наверное, поэтому ещё вместо того, чтобы отпихнуть воздыхателя хотя бы даже и ногой и уйти – что сделал бы на его месте любой нормальный эльф – он наклонился и стал разжимать пальцы Турко, удерживавшие его за одежду.
- Тьелкормо, да что ты, в самом деле! Умом, что ли, решился? – почти шептал он, мучительно краснея при мысли, что их кто-нибудь застукает в таком виде, - оставь меня в покое!
- Я тебя люблю! – упрямо твердил Келегорм, вцепившись в тунику, как клещ. Тонкая ткань уже трещала, - люблю!
- Да прекрати же! Можно подумать, я не знаю, что ты любишь Майтимо!
Это были ошибочные слова – и Финрод понял это почти сразу, как они слетели с его языка. Глаза у Турко вспыхнули каким-то нехорошим, почти маниакальным огнем.
- Значит, если бы не Майтимо, ты мог бы полюбить меня? Мог бы? Одно твоё слово, Золотоволосый, одно лишь слово – и я забуду о том, что Нельо вообще когда-то существовал на свете!
- Не трудись!
Финрод испуганно выпрямился. Буйно и грозно зашумели кусты на краю тропы и появился Майтимо, а за ним мрачный, как туча, Маглор.
Старший был очень бледен – так сильно, что рыжие кудри, обрамлявшие его осунувшееся лицо, казались ещё более пламенными. В силу своего роста головой он подпирал потолок естественной галереи – и белые цветы венцом лежали на челе Майтимо, осыпая его волосы искрами пыльцы. Одежда его была измята, в волосах запутались веточки и сухие травинки. И что-то странное происходило с его лицом – таким феаноринги ещё не видели своего Нельо, хотя на самом-то деле он просто-напросто был вне себя от ярости – то самое состояние, которое он всегда тщательно маскировал, чтобы не травмировать чувствительную психику младших.
Келегорм всё ещё стоял на коленях, но при звуке знакомого голоса по-кошачьему быстрым и гибким движением поднялся, одновременно разворачиваясь к братьям. Откинул голову назад, глянул прямо в глаза старшему – дерзко, с вызовом. На Феанора он никогда не осмелился бы посмотреть так, с горечью подумал Майтимо и в то же время он был так глупо, так неуместно счастлив в этот миг – счастлив просто видеть Турко – что почти забыл о нелепой сцене, разыгранной перед ним.
- Не трудись! – уже мягче произнес Нельо, - тебе и не нужно помнить обо мне. У меня всё отлично. Кано мне помогает. А тебе я желаю счастья с твоим…новым возлюбленным, - как ни старался Майтимо говорить ровно, голосе каленым железом зазвенел сарказм.
- Нельо, он это специально! – поспешно произнес пунцовый, как мак, Финрод, - это просто глупая мальчишеская выходка, неужели ты не понимаешь? Он просто хотел тебе досадить…
- Само собой, - кивнул Маэдрос и они с Маглором уставились на Келегорма, точно на какого-то чуднОго зверька непонятной породы. Уши у Турко медленно начали наливаться краской – совсем как в детстве, когда Майтимо ловил его или братьев на какой-нибудь проказе, - и ему, как всегда, это блестяще удалось, не находишь? Не зря малыша прозвали Охотником.
Келегорм опустил глаза, не в силах выдержать взгляд брата. Внезапно вся эта затея показалась ему настолько бредовой, что он просто не мог представить себе, что он, Турко, привел её в исполнение. Но гордость, проклятие всех феанорингов, мешала ему обхватить старшего руками, как бывало, все они поступали в детстве, и умолять о прощении. К тому же, здесь были Маглор и Финрод. Поэтому Келегорм только дернул плечом и изо всех сил постарался придать себе вызывающий и независимый вид.
Майтимо летуче вздохнул – и вдруг странно посветлел лицом и решительно откинул волосы со лба, словно придя к какому-то важному решению.
- Знаешь, Тьелко, ты такой смешной. Ты прожил со мной больше тысячи лет – и совсем меня не знаешь. Чего ты ждал – что я закачу тебе тут сцену ревности, как какая-нибудь истеричная ваниа? Вместо этого я хочу сказать тебе спасибо. Нет, в самом деле, не удивляйся. Ты мне помог очень важную вещь понять, - Нельо перевел дух и его серые глаза вдруг стали непривычно жесткими, - я понял вдруг, как же мне надоело испытывать на своей шкуре все эти, как выразился кузен Финдарато, «мальчишеские выходки». Я готов их выносить от своих братьев – но не от того, кого люблю. Хватит уже. Мне нужен не мальчишка, который будет измываться надо мной, а кто-то, на кого я сам смогу опереться, - в продолжении этого монолога Келегорм всё ниже и ниже опускал голову и у Майтимо вдруг задрожали губы, но он вонзил ногти в ладони и закончил, - Тьелко, кем я только не был для тебя – старшим братом, нянькой, отцом, матерью, возлюбленным…опорой и поддержкой. Теперь же я хочу только одного – быть, наконец, самим собой.
Слова отзвучали, и над садовой дорожкой повисла зловещая тишина. Все стояли, точно обратившись в статуи – лишь шепот ветра в ветвях, редкий посвист птиц, да басовитое гудение пчел и шмелей вокруг цветов нарушали тишину.
«Умереть!», страстно думал Турко, «умереть прямо здесь, сейчас – и вот тогда они все пожалеют!»
«Умереть», думал Майтимо с усталой, тупой отстраненностью, «и больше никогда не видеть его лица…такого лица»
«Сдохнуть можно!», думал Маглор и чуть заметно качал головой и вздыхал не громче ветра, шелестящего в листьях, «вот же дурни, Эру нас всех спаси!»
Финрод же ни о чем не думал – он мучительно осознавал, что он здесь совершенно лишний, но никак не мог придумать достойного повода для отступления.
Майтимо ему помог. Он всё-таки был старшим сыном Феанора и недаром унаследовал его силу духа и твердость. Он просто повернулся и пошел прочь широкими, твердыми шагами, высоко неся рыжеволосую голову. Правда, для этого ему пришлось приподнимать зеленый полог руками и это слегка подпортило сцену «и-он-гордо-удалился-внушительный-и-неумолимый-как-сама-смерть» - но Келегорму и того, что есть, хватило и даже с избытком.
Маглор, так и не промолвивший ни слова, неслышной тенью скользнул за старшим братом. Финрод же продолжал смущенно топтаться на месте. От неудобной позы у него занемела спина и ноги, но он почему-то не мог найти в себе силы уйти, хотя и понимал, что вряд ли сейчас Келегорм оценит его дружескую заботу.
И действительно, как только Майтимо и Маглор скрылись среди густых ветвей, третий сын Феанора весь обмяк, съежился – и закрыл лицо руками. Волосы его были распущены, и ветер чуть шевелил концы длинных, волнистых прядей, в живописном беспорядке разбросанных по плечам. Какое-то время Турко так и стоял, застыв, точно статуя скорби – а потом вдруг вскинул голову и Финрод увидел совсем близко его заострившееся, прекрасное лицо, залитое слезами, полные отчаяния синие глаза…
- Ну что смотришь? – злобно, почти грубо выкрикнул Охотник, - нравится? Вот так мы, феаноринги, и любим, вот так живем, вот так всё у нас…уходи, Финдарато, отправляйся назад, в Нарготронд, к своим чистеньким и веселеньким родичам! Можешь рассказать им о том, какие мы подлые, грязные извращенцы, недостойные сияния Амана! А мы на него, на ваш Аман, положили – и ещё положим! Нам вообще никто не нужен! Никто, слышишь?!
Последние слова Турко выкрикнул, срывая голос – и вдруг зарыдал, горько и отчаянно, точно маленький ребенок, испытавший первую в своей жизни несправедливость и разочарование.
Наверное, Финрод понял это – каким-то инстинктивным чувством, которое было ему присуще так же, как и Майтимо – ведь Золотоволосый, как ни крути, тоже был старшим сыном в своей семье. Вся его неловкость, смущение оттого, что Келегорм разыграл с ним эту штуку, внезапно испарилась без следа. Сейчас перед Финродом был просто плачущий, которого надо утешить – как он много раз утешал рассадивших коленку, или кем-то обиженных младших братишек.
Турко и сам не понял, как это получилось – просто в какой-то миг осознал, что крепко прижимается головой и всем телом к груди Инголдо, а тот обнимает его и ласково гладит по волосам, бормоча что-то успокаивающее, и от одежды и всего тела Финрода исходит такой нежный, приятный запах, точно от нагретого солнцем ромашкового поля – он сам по себе утешает, убаюкивает, как колыбельная…
И Келегорм не думал больше о том, как он выглядит и что его, гордого феаноринга, утешает тот, к кому он никогда не испытывал ничего, кроме легкого презрения и неприязни. Все эти мелкие чувства растаяли в этот миг, унесенные большим горем – и Турко плакал, долго и безутешно, пока последние слезы не иссякли, впитавшись в уже совершенно мокрую рубашку Финдарато Инголдо.


- Курво, что случилось?
Карантир в упор, не мигая, смотрел на сидящего перед ним на пеньке Куруфина. В замке им не нашлось укромного угла, шли последние приготовления к помолвке Амрода – и Морьо вытащил брата в сад. Искусный не сопротивлялся. Он вообще выглядел как-то странно, словно находился где-то далеко-далеко, не в этом мире и это пугало Морьо гораздо сильнее, чем он мог признаться даже самому себе. Эти дрожащие пальцы, отсутствующий взгляд и главное – печать вины на лице, столь явная, что она стала заметна и окружающим. Это нельзя было так оставить и Карантир проследил за братом и успел его перехватить как раз вовремя, чтобы не дать ему напортачить ещё больше.
Куруфин не отвечал. Вообще. Молчал, как зашитый. Тогда Карантир решил прибегнуть к приему, который приносил успех с Амрасом. Он присел перед братом на колени и заглянул ему в глаза.
- Братец, ну давай. Расскажи мне, что произошло. Я никому не скажу, правда. Я хочу помочь.
Курво вздрогнул и на какое-то мгновение, оказавшееся неожиданно сладостным, Морьо вдруг показалось, что они снова в том лесу, снова на пути в Амон-Эреб, и что губы Атаринке сейчас властно накроют его губы и…всё встанет на свои места. Это было невероятно, нелепо – ведь он же любит Тэльво, он всегда его любил, стремился к хрупкому близнецу всем своим существом – и как раз сейчас, в тот миг, когда он так близок к своей цели, неожиданно вдруг оказывается…что она ему не нужна?
Похоже было, что Куруфину пришла в голову та же самая мысль, потому что он посмотрел на Морьо с подозрением, как будто он был неким загадочным химическим веществом, свойства которого ещё предстояло изучить. А потом неожиданно заговорил – и говорил долго, не останавливаясь, пока не выложил всё. Про Амрода, про свои метания и главное – про случившееся на башне. Карантир молча выслушал этот поток откровенностей, а потом сказал то, что Искусный меньше всего ожидал от него услышать:
- У меня то же самое, - и когда Атаринке уставился на него в немом изумлении, добавил через силу, будто на груди у него лежала чугунная плита, - я ощутил это с первого дня, как мы приехали в Амон-Эреб. Курво…я не понимал, что со мной происходит, я сходил с ума – и вот ты берешь и рассказываешь мне всё это – а я как будто самого себя слышу…- лицо Морьо пылало, он не знал, куда деть руки, но ободренный выражением глаз брата, всё-таки закончил, - Куруфинвэ…мне кажется…мне кажется, что больше мне никто не нужен…кроме тебя.

Они лежали на пышной, густой молодой траве, уже слегка примятой их телами, лежали на боку, голова к голове, глаза в глаза и быстро, бесшумно, бережно ласкали друг друга. Всё было совсем не так, как в первый раз, не было той безумной страсти, дикого, всепоглощающего порыва, от которого, казалось, сердце вот-вот вспыхнет и разлетится на тысячу кусков, как сверхновая звезда. Тогда Морьо просто отказывался поверить в происходящее, но прошло много времени, чувство его развилось и окрепло, и теперь он знал лишь одно – то, что понял с самого начала, понял инстинктивно, но не смог сразу принять – что колесо совершило ещё один оборот. Потому что как-то, неведомыми путями пришло к нему желание быть рядом с Курво, сжимать в объятиях своего язвительного, сладкого, невыразимо красивого брата, чувствовать его тело под своими ладонями, чувствовать силу, готовую ответить на его силу.
Равенство.
Вот что покорило его тогда, вот что не мог он забыть и, лежа ночами рядом с Амрасом, кусал подушку, потому что понимал – подло думать об этом сейчас, в этот миг, подло вспоминать – а остановиться не мог…
И всё стало вдруг легко и просто, упоительно просто, словно частички головоломки сложились в восхитительно правильный, гармоничный узор, и Морьо ощущал в этот миг такую легкость, что, казалось, взлететь был готов – оттого, что можно было наконец сбросить всё это – напряжение, тоску, немыслимое, неумолимое влечение, а самое главное – это грызущее чувство вины, которое невозможно не испытывать, когда ты рядом с одним, а думаешь о другом.
Атаринке нежно, чуть касаясь пальцами, гладил брата по груди, темные ресницы Искусного опустились, отбрасывая тени на кожу щек и в уже затвердевшей линии скул, подбородка появилось вдруг что-то беззащитное, детское, рвущее за душу – что-то такое, отчего сердце Карантира заходилось в груди и он готов был всё сделать для Курво в этот миг.
«Мне так страшно – ты ведь не обидишь меня?», говорило это лицо и до того чуднО было осознавать, что ведь это Куруфинвэ – тот самый Куруфинвэ, которого Морьо совсем недавно готов был убить за его ядовитый язык, за его насмешки, за манеру смотреть на всех с высоты своего мастерства и приближенности к отцу…и, наверное, всё это осталось – просто четвертый сын Феанора неожиданно повернулся к брату совершенно другой стороной, той, которая не защищалась от всех и вся – может, просто потому что измучилась и изнемогла от борьбы. Но, обнимая Курво, прижимая его к своей груди и сам тая от удовольствия в его объятиях, Карантир лелеял внутри надежду, что эта часть души Искусного – лишь для него, Морьо. Для него одного.

Высокий, стройный эльф среди цветущего сада, среди буйства весенних красок – что может быть красивее? Рыжие волосы струятся по плечам легкими волнами, тонкий венец поддерживает их спереди, не давая падать на лицо. Туника, украшенная богатым шитьем, черный плащ с серебристой звездой, сапожки из серой замши ловко облегают изящные ноги. Отчего же лицо эльфа – прекрасное, как восход солнца в горах – искажено отчаянием? Почему ясные глаза не светом Благословенного Края полны сейчас, а чем-то темным, дремучим, почти угрожающим и тонкие пальцы с такой силой сжимают кожаный пояс, что ногти оставляют безжалостные следы на узорчатом плетении? Почему, не замечая ничего вокруг, он смотрит лишь в одну точку и не отводит глаз, хотя то, что он видит, столь явно причиняет ему боль?
Может, причина в этом – в двух обнаженных телах, слившихся воедино на шелковистой траве, скрытых от посторонних глаз стыдливым пологом леса? Эльдар поглощены друг другом, они не знают, что давно обнаружены, они тоже ничего не видят и не слышат вокруг. Одинаково темноволосые, белокожие – лишь у одного кожа чуть темнее, как будто с бронзовым отливом и волосы не вьются, а стекают по плечам и спине ровными потоками – они прекрасны той простой, бесхитростной красотой, которая отличала всех живых созданий на заре времен.
Рыжий эльф не раз становился свидетелем подобных сцен. Он и сам частенько в них участвовал. И поэтому знал, когда это просто забава или необходимость, голод плоти, а когда – порыв одной души к другой душе, порыв отчаянный, сладостный, необоримый, над которым не властны ни время, ни расстояния, ни доводы рассудка. Именно это терзало сейчас его, как хищный зверь свою жертву, именно это заставляло его грудь вздыматься от сдерживаемых рыданий. И всё-таки, словно найдя какое-то извращенное удовольствие в этой боли, он продолжал смотреть – и только когда ласкающие друг друга эльдар одновременно кончили со страстным, глухим стоном и семя, смешавшись, потекло по их коже и они сникли, вжимаясь, втискиваясь, вплетаясь друг в друга всем своим существом – лишь тогда рыжий эльф вздрогнул, будто очнувшись от дремы, шагнул назад и бесшумно растворился в зеленой чаще…

Катарсис

«Я не грустный, я сложный. Девчонкам это нравится.

Однажды ты поймешь»

Доктор Хаус

Одинокая звезда всходила над горой – яркая и острая, как наконечник копья, ещё не побывавший в бою. Темнело быстро и остальные звезды начали проявляться на густой синеве неба, пока оно не стало напоминать огромную перевернутую чашу, полную мерцающих феаноровых камней. В этот час, который люди впоследствии прозвали эльфийским, вся семья Кано Феанаро, их родичи и гости собрались на вершине горы. Она была слегка срезана и получившаяся площадка, заросшая мягкой молодой травой, оказалась вполне подходящей для предстоящей церемонии. Теплый весенний ветер шевелил распущенные волосы Эльдар, шелестел плащами, точно листьями древ – и слитно с этим шелестом чуть слышно вздыхала потревоженная трава под легкими шагами.
В гору лезли все вместе, по уже проторенной тропе, спиралью обвивавшей тело горы – шли с шутками, весело смеясь, Майтимо беседовал с Фингоном, Турко и Морьо о чем-то спорили, потом в спор вклинились Куруфин и Тургон, и пошло-поехало, они бы продолжили и на помолвке, не одерни их Феанор. Он шел последним, между Нолофинвэ и Нерданэлью и то и дело поглядывал на Питьо, молча поднимавшегося как раз перед ними, рука об руку со своей будущей невестой. Огненный прекрасно понимал его состояние. Тэльво как сквозь землю провалился, и дозваться его по осанвэ было невозможно, он отгородился от всех. Феанор был готов убить младшего за эту выходку, но поделать ничего не мог, приходилось терпеть. И надеяться на лучшее.
Финрод тоже шел отдельно от всех, в глубокой задумчивости, выделяясь среди темноволосых родичей своими золотыми кудрями. Временами он поднимал голову, смотрел, как радуются жизни феаноринги – и быстрая, мягкая улыбка пробегала по его лицу, которое оставалось таким же светлым и безмятежным, как в дни далекой юности.
Когда они все собрались во дворе замка, чтобы ехать сюда, Инголдо подтягивая подпругу коня, вдруг увидел, как среди всеобщей суеты Куруфин подошел к Амроду и что-то сказал ему. Близнец слегка побледнел, передал повод коня Сириэль и замер перед братом, точно в ожидании удара. Но Искусный заговорил – и постепенно лицо Питьо разгладилось, разжались напряженно сомкнутые губы – теперь он выглядел откровенно изумленным. Ещё миг – и они обнялись. Словно теплая волна окатила сердце Финрода и он вдруг почувствовал себя бесконечно счастливым, словно ему самому предстояло сегодня вручить серебряное кольцо своей избраннице. Легче перышка вскочил он в седло, и погнал коня навстречу надвигающейся ночи, а золотые волосы переливались и текли за его плечами, точно поток. Странное предчувствие трепетало в груди арфинга, острое и сладостное до боли и он подумал, что быть может всё его давнее томление, мечты о чем-то волнующем и необъяснимом – об иной ли жизни, о любви – должны скоро как-то разрешиться, и тогда наступит конец его скитаниям, он успокоится и обретет душевную пристань.
И вот теперь они идут – и обычно молчаливый и замкнутый Курво подтрунивает над братьями, хохочет и веселится больше всех, словно с его плеч упала огромная тяжесть. Питьо тоже улыбается, но как-то уж слишком тщательно – видно, что он встревожен. Финдарато тихонько вздохнул, поймал на себе взгляд Маглора – и прочел в глубине его глаз понимание и участие.
Родичи Сириэль прибыли буквально в последний миг – создавалось впечатление, что они попросту разбили стан где-то в лесу, не желая пользоваться гостеприимством феанорингов. Разумеется, никому и в голову не пришло бы помешать союзу Амрода и Сириэль, но его создание вовсе не означало, что отношения между нолдор и лайквенди мигом наладятся.
Виновники торжества встали в центре круга, крепко держась за руки, лица их казались очень серьезными и даже слегка осунувшимися от волнения. Эльдар хранили полное молчание – внешне – воздух вокруг, казалось, вот-вот зазвенит от осанвэ. Наконец, по какому-то неуловимому сигналу, одновременно с двух противоположных сторон выступили двое – Феанор и высокий, стройный как тополь лайквенди со светлыми волосами, мерцающими в темноте серебристым светом.
Молодых и на обручении и на свадьбе традиционно соединяли старшие в роду, но сегодня обычай был нарушен, и многие недоумевали, почему здесь нет Финвэ, и обряд проводит Феанор. Впрочем, это – как и сам обряд обручения – было всего лишь условностью и поводом для родичей, чтобы в кои-то веки собраться вместе. На самом деле соединение двух любящих даже без старшего и без всяких церемоний лишь по обоюдному желанию сердца считалось делом вполне обычным, особенно в смутные времена. Но сейчас царил мир и эльдар с удовольствием собирали на свадьбы всех друзей и родных, какие только могли отыскаться.
Амрод, нежно лаская пальцами ладонь Сириэль, продолжал машинально высматривать Амраса, уже понимая, что он не появится – одна только мысль об этом наполняла сердце близнеца непереносимой болью. Тэльво часто вел себя, как эгоистичный ребенок, но сегодня он перешел все границы. Ведь все, все были здесь! Ну кроме разве что дедушки Финвэ, но он находился сейчас слишком далеко, даже не в Белерианде и никак не мог приехать. Обещал быть через год на свадьбе. А так и родители, и все братья, и дядя Нолофинвэ с сыновьями – все были тут, непривычно торжественные, улыбающиеся. Все, кроме любимого младшего братца, с которым столько лет они были неразделимы и неразлучны…
Питьо поспешно выкинул эти мысли из головы – не хотел портить себе и Сириэль этот миг, к которому они шли так долго. Если это и было тем, чего добивался стервозный близнец – он своего не получит.
Феанор сжал ладонь сына в своей – сереброволосый эльф, в свою очередь, взял за руку Сириэль. Амрод даже не знал, кто это такой – отец ли Сири или просто старший в роду? Обычно в таком обряде участвовала мать невесты. Но лайквенди предпочитала уклоняться от разговоров о своей семье, словно из всех родичей для неё существовала только Ратиэль.
Которой, кстати, тоже не было видно среди присутствующих.
Да что же это такое?!
Эльдар напряженно замерли в ожидании заветного момента. Каждый чувствовал его безошибочно, этот миг, когда один день переливается в другой; Амрод знал, что отец тоже его не пропустит – сердце близнеца билось часто-часто; волнение стало таким нестерпимым, что даже отодвинуло на второй план бессовестного младшего.
И вот – словно бы дрогнул и вспыхнул чуть ярче звездный купол и в тот же миг Феанор заговорил и его голос, голос лучшего оратора в Средиземье, в очередной раз заставил всех замирать от ужаса и восторга.
- В этот час мы собрались здесь, родичи, чтобы отпраздновать соединение двух любящих сердец. Пусть будут свидетелями нашими Манвэ Сулимо и Варда Тинталэ.
- Пусть будут свидетелями нашими Манвэ Сулимо и Варда Тинталэ, – спокойно произнес лайквенди в тон королю нолдор.
- Помолвка ведет к свадьбе, свадьба ведет к общей Дороге. Пусть звезды озарят ваш Путь, дети, и Эру благословит грядущий союз.
- Пусть Эру благословит ваш грядущий союз.
Тяжело дыша от волнения, Питьо судорожно сглотнул и протянул обе руки Сириэль – та с улыбкой сплела свои тонкие пальцы с пальцами феаноринга. Такая непривычная в светлом платье и с распущенными волосами, она казалась Амроду в этот миг прекраснейшим существом в Арде.
«Не бойся. Это всего лишь обряд»
«Я не боюсь. Я люблю тебя»
- Кольца, - ровно произнес Феанор.
- Стойте!
Внезапный возглас заставил всех вздрогнуть, точно очнувшись от сна. Потом лайквенди зашевелились, расступаясь – и в круг вышли двое.
Амрас и Ратиэль.
По рядам пробежал легкий шепот – не громче шелеста ветра. Амрод во все глаза смотрел на брата.
Амрас был великолепен. Роскошные парадные одежды, шитые серебром, звезда Феанора в тонком венце, рыжие волосы уложены красивыми волнами. Просто образец изящества. Он напоминал скорее ваниа, чем нолдо – народ суровых мастеров, они не очень-то тяготели к пышным и вычурным одеждам и украшениям. Несложно было догадаться, в пику кому так вырядился младший.
Ратиэль была одета скромнее, но тоже очень красиво.
«А они неплохо смотрятся вместе», успел подумать Амрод и тут младший близнец заговорил:
- Мы просим прощения у всех за опоздание и за то, что прервали обряд. На то была веская причина, - Амрас бросил на Питьо быстрый взгляд, украдкой облизнул пересохшие губы и закончил, - дело в том, что мы с Ратиэль хотели бы объявить о своей помолвке. И…и мы бы хотели обменяться кольцами сегодня, вместе с теми, ближе и дороже у нас никого нет, и не может быть.
Наверное, если бы сам Эру Единый явился, чтобы поздравить молодых с помолвкой, это не произвело бы такого ошеломляющего эффекта. Кто-то ахнул – кажется, Турко. Собрание заволновалось, точно море в непогоду. Феаноринги напротив – застыли, как громом пораженные и лица их выражали целую гамму эмоций. У Феанора вспыхнули глаза, было видно, что только присутствие лайквенди удерживает его от того, чтобы дать волю своему нраву. И лишь Нерданэль казалась спокойной – только смотрела на младшего сына с невыразимым сочувствием во взоре.
Лайквенди, казалось, были удивлены меньше – или же лучше скрывали своё изумление, чем горячие нолдор. Лицо Ратиэль ничего не выражало, и она спокойно встретила недоуменный взгляд сестры. А вот Амрас смотреть на Амрода не пожелал и Питьо напрасно тратил силы на осанвэ. Тэльво закрылся наглухо. Впрочем, этого следовало ожидать – ведь почти наверняка сейчас в щит его аванирэ бился не один голос.
- Отец, - обратился он к Феанору, - ты не позволяешь мне?
К концу фразы голос Тэльво сорвался на высокий, звенящий смешок, лишив её всякой почтительности. Все замерли, ожидая ответа Феанора. Даже ветер угомонился, и в наступившей тишине было отчетливо слышно, как Нерданэль хрустнула пальцами.
Огненный Дух медленно усмехнулся, и усмешка эта не предвещала ничего хорошего.
- Полагаю, ты уже достаточно взрослый, чтобы самому решать за себя. И если ты действительно этого хочешь…
- Да! – уже совершенно внаглую перебил его Амрас и вызывающе вскинул голову. Несмотря на прохладный вечер, на лбу у него выступил пот, рыжие пряди волос взмокли на висках, - да, я этого хочу!
«Что он делает?!», в смятении думал Амрод; мысли его метались, как перепуганные белки, «он что, с ума сошел? Хочет устроить скандал? Зачем?».
Напряжение становилось невыносимым, ладонь Сириэль слегка подрагивала в его руке, и вместе с тем Питьо становилось необъяснимо легче оттого, что лайквенди была рядом. Он знал, что отныне и так и будет – молчаливая поддержка, плечо рядом с твоим плечом, всегда вместе. И это придавало ему сил всё вынести. Тэльво, его Тэльво, стоит рядом, точно чужой! Питьо очень любил Сириэль, но он не хотел менять своего брата на девушку. Он хотел, чтобы они оба были с ним, чтобы все были вместе и любили друг друга. После ночи, проведенной с отцом, этого хотелось особенно сильно. Душа Амрода жаждала мира и счастья – а Амрас, судя по его заострившемуся, бешеному лицу и сверкающим глазам, похоже, желал войны. И это был первый раз, когда устремления близнецов разошлись столь радикально.
Особенно странным было то, что Тэльво, казалось, и правда не обращал на брата никакого внимания – он смотрел куда-то в сторону всех остальных феанорингов и от этого Амрод вообще отказывался что-либо понимать. Он был готов предположить, что его близнец просто рехнулся – но почему, в таком случае, Ратиэль поддерживает его бред?
Все эти мысли промелькнули в голове Питьо в мгновение ока, а Феанор, глядя в упор в лицо младшего сына, произнес – негромко и почти мягко, чем поразил всех куда больше, чем если бы дал Амрасу пощечину:
- Хорошо. Если ты и правда всё обдумал…будь по-твоему.
Нерданэль чуть слышно вздохнула – и словно разбуженный этим вздохом ветер вновь зашелестел, заволновались травы. Казалось, сама природа наблюдает за происходящим между Перворожденными с неослабевающим вниманием. А Огненный уже стиснул ладонь Тэльво в своей и теперь стоял, держа за руки обоих близнецов. Белокурый эльф, Сириэль и Ратиэль встали напротив. Лайквенди за всё это время вообще не произнес ни слова – то ли и правда не приходился сестрам близким родичем, то ли у лесного народа к таким вещам относились более равнодушно.
Феанору ещё не доводилось выступать в подобной роли – на помолвке и свадьбе Атаринке старшим был Финвэ и Огненный вообще помнил всё это довольно смутно, потому что был тогда (как и всегда) озабочен очередной проблемой, вставшей на пути его творческих замыслов. Впрочем, рождению первого внука он обрадовался и нежно любил Тьелпэ – на свой лад, конечно, как и всё, что он делал.
И сейчас, стоя между сыновьями и держа их за руки, Феанор неожиданно подумал о том, что если бы он не был так занят тогда своими опытами, то, быть может, его Куруфинвэ не женился бы на женщине, которая отказалась последовать за ним в Белерианд…и мысль эта была не сказать чтобы приятна, потому что Огненный чувствовал – он и сейчас упускает что-то важное, безнадежно упускает и будет ли шанс всё исправить – знает лишь Эру…
Но выбор сделан, и поворачивать назад было поздно.
- Кольца, - негромко произнес Феанор – и вложил в ладонь Питьо тонкое серебряное кольцо без всяких украшений, которое сам для него выковал в ночь накануне помолвки. Покосился на Амраса, втайне надеясь, что кольца у него нет, и все это сумасшедшее предприятие каким-то чудом сорвется. Внезапно обострившимся чутьем отца Огненный понимал, что Тэльво совершает ошибку, но он не имел права его остановить. В любовных делах свободная воля оберегалась каждым эльдой ещё более ревностно, чем в любых других аспектах жизни. Вздумай Феанор протестовать – и все до единого родные ополчатся против него; на это Огненному было, положим, наплевать – но ему было не наплевать на мнение отца и Нерданэль, которую он не хотел потерять вновь.
В ответ на этот взгляд Амрас вытянул вперед руку – Ратиэль сделала то же самое. На их раскрытых ладонях лежали серебряные кольца.
- Дайте друг другу руки, - велел Феанор и тряхнул головой, словно отбрасывая все сомнения, - и повторяйте за мной….

Поздно ночью, а точнее, ранним утром, когда Маэдрос уже заснул крепким сном того, кто хорошо поработал и ещё лучше понервничал, Маглор неслышно проскользнул по коридору к своим покоям. По дороге он миновал много дверей – и почти из-под каждой пробивалась тонкая полоска света. Да и даже если её не было, менестрель мог побиться об заклад, что никто в замке не сомкнул глаз.
Празднование помолвки задумывалось с размахом – в отличие от церемонии, на которой присутствовали лишь члены семей, на него могли придти все желающие. И Маглор готов был благословлять этот обычай, потому что большинство эльдар из окрестных лесов или же просто из проживавших в замке друзей и соратников Мрачного, разумеется, не знало всех подробностей внутрисемейных отношений феанорингов. Поэтому веселье действительно удалось и за этим искренним весельем и радостью скрылись и тревога Нерданэль и Феанора, и наигранная беззаботность Амраса, и отчаяние Карантира на котором просто лица не было всю эту ночь – и ничто, казалось, не указывало на то, что клубок, в который превратились нити их Дорог запутывается всё туже, так что скоро ни один из феанорингов не сможет сделать ни шагу.
Неожиданный в предутренней тишине звук вывел певца из задумчивости. Больше всего это было похоже на хорошую оплеуху – и последовавший за этим негромкий вскрик доказал Маглору, что он не ослышался. Звук донесся из-за одной из дверей – покои Карантира. Менестрель только вздохнул и хотел уже пройти мимо, но в этот миг за дверью раздался ещё один приглушенный вопль, а затем грохот от падения чего-то тяжелого и чего-то бьющегося. Ощущая неожиданно сильную, почти раздражающую усталость, Маглор толкнул дверь – и едва успел отскочить в сторону, чтобы не быть смятым двумя сцепившимися в яростной схватке телами.
К счастью, певец вовремя вспомнил, как поступает в таких случаях Майтимо и рявкнул во всю мощь своих легких:
- Стояяааать!!!
Сражающиеся отпрыгнули друг от друга в мгновение ока и оказались Карантиром и Келегормом.
- А, это ты, Кано! – тяжело дыша, произнес Мрачный и принялся с нарочитой тщательностью приводить в порядок одежду, - а чего не спишь?
- Возвращаю тебе твой вопрос, - насмешливо ответил певец, окидывая братьев скептическим взглядом, - что не поделили?
- Не твоё дело, Громкоголосый! – огрызнулся Келегорм. Он был третьим сыном и позволял себе иногда некоторую волю в общении с Маглором. Морьо – никогда, для него певец стоял на одном уровне с Майтимо, а Майтимо Карантир в детстве почти обожествлял и даже сейчас, несмотря на своё прозвище, относился к старшему со всей теплотой, на какую был способен.
- Он зашел мне посочувствовать! – ядовито пояснил Карантир и уставился на Турко, как солдат на известное насекомое, - Тэльво, мол, меня кинул, поэтому я сильно нуждаюсь в утешении и поддержке! Утешитель хренов!
- Гамадрил! – надменно ответствовал Келегорм, быстро поправил перед зеркалом волосы и вышел, хлопнув дверью.
Морьо нахмурился, пытаясь осмыслить незнакомое слово.
- «Кто сказал, что мы подрались? Мы не дрались, а боролись!», - пробормотал Маглор себе под нос, сдерживая смех, который, наверное из-за всех треволнений этой ночи, рвался из него с неудержимостью истерического припадка, - так утешение и поддержка всё-таки нужны?
- Ничего мне не нужно! – не слишком убедительно буркнул Карантир, после чего поднял перевернутый стул, поставил его на ножки, зачем-то проверил сиденье на прочность и лишь после этого уселся, подперев ладонями буйну голову. Черные волосы феаноринга растрепались, делая его похожим на какого-то дикаря-кочевника. В комнатах царил изрядный разгром, и он явно никак не мог быть следствием только недавней схватки. Ничто не свидетельствовало лучше о душевном состоянии Морьо, чем его вещи. Не будучи педантом, он всё-таки стремился к некоторой дисциплине, занимая – даже и в этом смысле – позицию между Куруфином, с его маниакальной любовью к порядку, доставшейся от папы и анархистами-близнецами.
Маглор тактично помалкивал, но не уходил, справедливо полагая, что Морьо всё-таки нужно выговориться – тем более сейчас, когда он уже спустил основной пар в стычке с Келегормом. И певец не ошибся.
- Зачем он это сделал, а, Кано? Ты знаешь? – устало произнес Морьо после пятиминутного молчания. Взял с совершенно разоренного стола тарелку с какими-то объедками и предложил брату. Тот вежливо отказался и Мрачный, ссутулившись и глядя в одну точку, сунул в рот кусок засохшего до хруста жареного мяса и принялся уныло жевать.
- А ты как думаешь, зачем? – вопросом на вопрос ответил Маглор, понимая, разумеется, о ком пойдет речь. На повестке дня была пока только одна безумная выходка очередного безумного феаноринга.
- Думаю, он захотел мне отплатить, - горько произнес Морьо, - мне…а заодно и Питьо.
- Ты так полагаешь? Не слишком ли странный способ мести?
- Это же Тэльво…
- Вот именно! – в полуоткрытую дверь просунулась хорошенькая мордашка Келегорма, - я ему так и сказал! А он…
- Опять подслушивал? – грозно произнес Морьо, начиная подниматься с места. Его слегка пошатывало, и Маглор только теперь понял, что брат, ко всему, ещё и изрядно выпил на празднике и хмель явно не выветрился до конца, - я тебе уши оборву, клянусь Великим Охотником! Явишься к нему без ушей – посмотрим, что он тогда скажет!
Турко залился румянцем – впрочем, скорее от смущения, чем от стыда за содеянное. А при упоминании об Оромэ сдержанно хихикнул.
- Иди сюда, - махнул головой Маглор.
Келегорм бросил на Морьо опасливый взгляд и не тронулся с места.
- Ну иди же! Он тебя не тронет.
- Не трону, - согласился Мрачный, плюхнулся обратно на стул и налил себе вина, - может быть…
Поколебавшись, Турко всё-таки проскользнул в комнату и устроился поближе к двери, на низкой скамеечке.
- А мне? – нахально произнес он. Морьо фыркнул и наполнил ещё два бокала, расплескивая на скатерть. Вино, судя по запаху, было очень крепкое.
- Тебе не хватит? – осведомился Маглор у Карантира, принимая мокрый бокал.
- А…- тот безнадежно махнул рукой, отбросил волосы со лба, - за Тэльво…какой бы он ни был…и за его счастье.
- За близнецов и их избранниц, - сказал Маглор.
- За то, чтобы всё было хорошо… - пропищал Турко до того жалобно, что Морьо только вздохнул – и одним махом опрокинул свой бокал.
- За то, чтобы таких «веселых» помолвок у нас в семье было поменьше, - произнес кто-то, и троица разом обернулась. В дверях стоял Куруфин.
Глаза Карантира вспыхнули, точно озарившись внутренним светом.
- К…Курво! – радостно воскликнул он, - заходи! Выпьем…
- Можно, - просто, без обычного яда в голосе произнес Искусный и аккуратно прикрыл за собой дверь, - что это у вас тут, ребята – панихида по несбывшимся надеждам?
- Скорее мозговой штурм, - улыбнулся Маглор и подвинулся на узком диванчике, - присаживайся.
Курво уселся и Морьо тут же наполнил для него бокал. Протянул его брату и когда их пальцы на миг соприкоснулись на тонком стекле, короткая дрожь пронизала обоих.
- Так что штурмуем? – осведомился Куруфин, отхлебнув вина, - может, и я чем помогу?
- Мы пытаемся понять, почему Тэльво так п…поступил….- Морьо подумал минутку и закончил, - со всеми нами.
- А чего тут понимать? Ему как серпом по яйцам было, что Питьо женится, это же очевидно. Вот он и решил тоже, чтоб от него не отстать…
- Так не бывает, - встрял Келегорм, - ну как это…должна же быть эта…любовь!
- А почему ты решил, что её тут нет?
Морьо вздрогнул от этих слов, точно его укололи, поспешно выпил и налил ещё.
- Ну сам подумай, Искусник – они ж едва знакомы! Эта…как её…она ж приехала вот только пару дней как..
- Да, как они успели снюхаться, вот что меня поражает! – заявил Морьо. На щеках у него играл болезненно-яркий румянец, глаза блестели и он был так красив в эту минуту, что Атаринке поспешно уткнулся в свой бокал, чтобы никто не увидел его взгляда, не заметил бешеного прилива желания. Карантир сводил его с ума, - что Тэльво способен на такую штуку – я не сомневаюсь! Но вот девушка…как ему удалось её-то уломать?
- Ты думаешь, это не по-настоящему? – тихо произнес Маглор. Он пил наравне со всеми, но пьянел медленно, потому что хорошо угостился на празднике. Его-то не мучили любовные страдания.
- Я думаю, это какая-то хитрая подстава, - жестко произнес Морьо и выпил залпом, - близнецы…на них бааальшие мастера! – севшим голосом добавил он, пошарил по столу и закусил первым попавшимся под руку куском.
- Мы все на них большие мастера, - мрачно заметил Курво.
- Не может быть! – Турко аж подпрыгивал на своей скамеечке, словно она жгла ему попку, - ребята, ну не может быть! Ну как так? Это же помолвка! Они не могли на это пойти, если не любят друг друга! Это не в обычаях эльдар…
Атаринке презрительно фыркнул – он уже тоже здорово захмелел.
- Какой же ты ещё ребенок, старший! Или ты думаешь, что я женился по большой любви? Думаешь, она осталась бы в Валиноре, если бы…если бы…- горло Искусного вдруг схватило спазмом, он поспешно приложился к бокалу и принялся пить долгими, судорожными глотками.
Повисла напряженная пауза, которую разрешил Маглор.
- Давайте выпьем за то, чтобы каждый из нас нашел свой Путь, - просто и негромко сказал он, опустив ресницы. Все дружно выпили, по кругу пошло совершенно растерзанное на закусь жареное мясо.
- Ну и всё равно – я не верю, что он это сделал, просто чтобы досадить! – настойчиво продолжил свою мысль Турко, - не верю – и всё! Есть же какой-то предел и близнецовой вредности!
- Я тоже не верю…- произнес чей-то тихий голос – опять от двери.
На этот раз это был Майтимо – и Маглор закусил губу. В присутствии старшего брата остальные вполне могли и закрыться, он всегда стоял немного особняком по понятным причинам.
Но опасения певца оказались напрасными – все выпили уже достаточно, чтобы отбросить стеснение, тем более что происходящее слишком живо напоминало старые добрые попойки в Форменос.
- Нельо! – восторженно пискнул в сосиску пьяный Келегорм и попытался вскочить со своей скамеечки, чтобы повиснуть на шее у брата – но вовремя понял, что такое сложное движение уже явно ему не по силам, - Нельо, как здорово! Прости меня! Я не хотел…
- Я не верю, что он пошел на это ТОЛЬКО чтобы досадить, - Маэдрос вошел и, не обращая внимания на Турко, примостился на диванчике с другой стороны от Маглора, - но я думаю, что это была одна из причин.
- А к…как же д…девушка? – Морьо, как это ни поразительно, ещё стоял и наливал всем, кому в бокал, кому мимо. Наклонился, заглядывая в глаза старшему, - девушка, а? Как она м…могла…пойти на т…такое?
- Не знаю, - спокойно произнес Майтимо и пригубил из бокала. Поморщился мимолетно, - что за дрянь вы пьете?
- Я…ягодный настой! – возмутился Карантир и всплеснул руками. Остатки вина пролились на ковер, - всего лишь!
- На чем настой-то?
- К…как н…на чем? На спирту, к…конечно!
Маэдрос пожал плечами.
- И зачем я спросил?
- Слушайте, а вдруг всё гораздо проще? – неожиданно оживился погрузившийся было в мрачную задумчивость Куруфин, - может, она тоже захотела…досадить? Своей сестре? Или там, ещё кому…а? Почему мы исключаем такую…воз-мож-ность? – последнее слово далось Курво с явным усилием.
- И они д…договорились? – недоверчиво приподнял брови Морьо и, отставив пустую бутылку, сел к ногам Куруфина, - но это же п…помолвка…всё-таки…э…
- Ха! Помолвка! Помолвку всегда можно рааасторгнуть…- Атаринке многозначительно поднял палец и поводил им перед носом Карантира. Тот уставился на палец, как зачарованный, - даже брак можно…рааасторгнуть. И всё. И никаких праааблем…
- Курво, ты г…гений! – восхитился Мрачный и уже без всякого стеснения обхватил руками колени брата, - п…правда, он гений? Т…Турко, скажи! – он повернулся к Келегорму, несколько секунд сосредоточенно хмурился, концентрируя зрение в нужной точке. Турко спал, лежа на полу. Голову он положил на свою скамеечку и крепко обнимал её во сне.
Как из тумана, донесся голос Маглора:
- Морьо, это не твоя вина. Не терзайся. Всё будет хорошо.
- Неет…- мотнул головой Карантир, по-прежнему крепко держась за ноги Атаринке. Тот ласково гладил его по волосам, - нет, это я…это мы….ты же не знаешь, ты ничего не знаешь, К…Кано…
- Я знаю…я всё знаю, Морьо.
- Тогда ты знаешь, что я…виноват…
- Это был твой выбор. Ты поступил, как посчитал нужным. Он тоже. Каждый сам отвечает за свои поступки. Чужого не бери себе – зачем?
Карантир судорожно всхлипнул. Ему хотелось сказать, что вина его ещё как есть, ужасная вина – ведь это он сманил Амраса в Таргелион, хотел, как лучше, хотел чтобы близнец всегда был с ним – а сам изменил ему и разлюбил его и полюбил Курво, а Тэльво остался совсем один, решил, что он никому не нужен и никто его не любит и поэтому выкинул этот безумный фортель с помолвкой. Но это было сложно, долго и так трудно объяснить, а сил положительно не хватало – и тогда Морьо просто заревел, как ребенок и почувствовал, что Куруфин поднимает его, прижимает к себе и быстро, сбивчиво говорит что-то, гладит по лицу, по волосам – Карантир пытался ответить, но из горла вырывались лишь тягучие рыдания и какой-то лепет без слов.
Спустя какое-то время он обнаружил себя лежащем на узком диванчике с подушкой, подсунутой под голову. Вокруг плавал какой-то туманный сумрак – полусвет-полутень. И в этом тумане, то приближаясь, то отдаляясь, точно морские волны, накатывающиеся на берег, звучали голоса братьев.
- Так ты знал? С самого начала? – это Куруфин.
- Это моё проклятие – всё знать и не иметь возможности что-то изменить…- это Маглор.
- Не прибедняйся, братец…- это Майтимо.
- Как это получилось? Мне всегда казалось, что вы не очень-то ладили…
- Да Эру знает…само собой…- в голосе Курво нет досады, только искреннее удивление и какая-то грубоватая, чарующая нежность, - в одно мгновение…с Питьо всё было не так…мы долго к этому шли. А здесь…словно так и должно было быть, словно оно всегда было, просто…дремало, что ли.
- Тогда зачем ты так давил на Питьо?
- Я не верил…не мог поверить, что так бывает…раз – и всё изменилось. Это настолько…несвойственно для меня, Кано! Я думал, это какая-то блажь, бред…ведь я приехал отговорить Амбарто от помолвки…а вместо этого…
- Каждый может ошибиться…- голос Майтимо так тих, едва слышен…и почему-то Морьо знает – старший сейчас смотрит на спящего Келегорма.
- Ничего этого не было бы, если бы мы умели лучше смотреть внутрь себя.
- Что же теперь делать, Кано? – поразительно, но это Атаринке – Атаринке, который всегда на всех смотрел свысока почти умоляет Маглора о помощи!
- Ты меня спрашиваешь? Хочешь, чтобы я за тебя решил?
- Нет, но…
- Делай то, что считаешь нужным. Для себя. Не для Питьо, не для Морьо, ни для кого-то из нас. Вот Майтимо – он тебе объяснит подробно, что это значит.
- Но я не хочу, чтобы им было плохо!
Пронзительный вздох, словно Маглор с силой втянул воздух сквозь стиснутые зубы.
- Вы меня когда-нибудь достанете, любимые! Ох уж это самопожертвование, эти страдания, эти переламывания себя – никому, кроме вас самих, не нужные! Когда вы уже уясните, наконец, что у каждого из нас своя жизнь, свой Путь – и на этом Пути каждый должен оставаться самим собой! Что наша задача – научиться быть счастливыми…а не осчастливливать других. Да и не получится это, если сам несчастен и мучаешься. Под какое место ещё миру надо вас подопнуть, чтобы вы это поняли?
- Не надо…- тихо произносит Куруфин, - я понимаю.


Через несколько дней Таргелион, гордый замок у озера, опустел.
Феанор и Нерданэль вернулись в Эльдиньо, Куруфин отправился с ними. Карантир присоединился к ним – объявил, что хочет проверить вместе с Куруфином кое-какие свои теории. Нолофинвэ с сыновьями пустились в долгий путь к Химладу, Финдарато, по своему обыкновению, собрался попутешествовать, прежде чем вернутся в Нарготронд. Ко всеобщему удивлению, Келегорм решил составить компанию златоволосому арфингу. Майтимо и Маглор вернулись на свои рубежи, Амрод и Сириэль – в Амон-Эреб.
На празднике и весь следующий день Питьо тщетно искал возможность поговорить с братом наедине. Тэльво мило улыбался, шутил, танцевал – и так и не дал никому никаких объяснений. Многие желали их услышать и без раздумий заставили бы Амраса говорить силой. Но младший словно бы враз утратил свои замашки большого ребенка, робость и нерешительность – он искусно уклонялся от любых расспросов и не снимал аванирэ – а потом как-то быстро и незаметно отбыл в неизвестном направлении.
Вместе с ним исчезла и Ратиэль.