Круги на воде

«Но увы, есть оковы сильней, чем холодная сталь –

Плен цветущего вереска, взгляда немая печаль…»

Йовин, «Ведьма ночная»

Туркафинвэ Красивый блаженно потянулся и зевнул, нежась на чистых простынях. Утро ломилось в окна солнечным светом и на душе у третьего сына Феанора было так же блаженно хорошо, точно свет этот заливал её всю, не оставляя ни одного темного уголка.
Турко потерся носом о подушку, ещё хранящую запах волос Маэдроса – старший всегда вставал раньше, форменосская привычка, от которой ему так и не удалось избавиться и Красивый уже задолбался каждый раз ему напоминать, что не надо готовить завтрак на всю ораву. Иногда это действовало, и Нельо с блаженным вздохом падал обратно, в объятия Красивого, но если тот спал, вот как сейчас, ничто не мешало Высокому развить бурную деятельность с утра пораньше. На самом деле Майтимо поспать любил, потому что любил бодрствовать по ночам, но привычка вставать рано так въелась ему в плоть и в кровь, что это было уже что-то бессознательное, инстинкт какой-то. Иногда Маэдрос ухитрялся встать, пойти приготовить завтрак и лечь обратно, даже не просыпаясь. Турко называл его лунатиком и хохотал, а старший только улыбался в ответ – даже не губами, улыбка была в его спокойных, ясных серых глазах, которые смотрели на Красивого с таким обожанием, какого только могла пожелать честолюбивая натура третьего феаноринга.
- Проснулся? – Красивый поднял ресницы и увидел рыжее сияние волос и мягкий взгляд и это как всегда наполнило его счастьем, чистым и незамутненным счастьем того, кто любит и любим и это было так, будто сердце сжала чья-то нежная рука. Мой. Только мой.
- Да. Поди сюда, - он протянул руки и Маэдрос присел на постель и погрузился в теплые объятия брата.
- Доброе утро, - прошептал он, с наслаждением вдыхая аромат волос Келегорма. Тот засмеялся высоким, мягким смешком, от которого внутри у Майтимо всё переворачивалось и ему хотелось сделать для брата что-то такое, что сразу бы доказало, как сильно он его любит. Но поскольку у них всё было, да и чувства вроде как в доказательствах не нуждались, Высокий только нежно потерся носом о щеку Келегорма и произнес,- завтрак готов.
- Ужасное созданье! – простонал Красивый, выпуская Маэдроса и падая обратно на подушку, - опять вскочил ни свет ни заря! А я так хотел поваляться с тобой подольше…
Майтимо усмехнулся, но даже в усмешке этой была нежность, от которой Келегорму слепило глаза.
- Вставай, засоня. У нас куча дел, нужно поторопиться, если ты и правда хочешь успеть на праздник в Таргелион.
Турко простонал и распростерся на постели, как морская звезда.
- Я хочу, хочу на праздник…а дела не хочу. Ты злой, Нельо! Ты очень злой!
- Да, я злой и сейчас разозлюсь ещё сильнее, если ты не встанешь.
- Ну Мааайтимо…
- Ну Туурко! Подъем.
- Нне…
- Ну тогда не обижайся!
Сильные руки скользнули по бокам Красивого и начали щекотать под ребрами. Турко захохотал и завопил от восторга, Майтимо тоже смеялся – низким, грудным смехом, напоминавшим мурлыканье гигантской кошки.
- Не трогай меня! Отстань! Аааа!!
- Нет, буду трогать…вот буду…ты погоди, тебе понравится!
После нескольких минут ожесточенной схватки Маэдросу удалось схватить Красивого за запястья и притиснуть его руки к своей груди – Турко сверкал глазами, волосы братьев растрепались, перемешались – каштановые и рыжие пряди.
- Да пусти ты! – Келегорм не смеялся только потому, что не хватало дыхания, Маэдрос лежал на нем, прижимая к постели – гибкий, сильный – Красивый чувствовал, как у брата стоит, они оба возбудились до ужаса от этой схватки, - я не твоя жена и не буду босой, беременный и на кухне!
Это была старая шутка, только их и больше ничья, но сейчас при этих словах что-то неумолимо изменилось в глазах Маэдроса – а Турко был так близко, что просто не мог не увидеть этого изменения – словно сдвинулся какой-то тектонический пласт. Но лишь на один миг – и Майтимо снова улыбнулся и стал прежним. И Турко не придал этому особого значения – в его легкомысленной голове такое вообще не держалось – он просто приподнялся и прижался губами к губам брата. Тот с жадностью ответил на поцелуй, прикрыв глаза золотисто-бронзовыми стрелами ресниц, и когда губы Красивого обожгли его шею, коротко простонал и подумал, что любые дела, в общем-то, могут подождать…

- ЗдОрово! – Морьо с уважением посмотрел на Куруфина, который добавил ещё пару черточек к своему рисунку на песке и теперь разглядывал его, сосредоточенно хмуря свои красивые брови, - а это вот…вот это вот – для чего?
- Это механизм протяжки ленты. Смотри, вот тут крутится такой рычажок и следующий кадр попадает на диафрагму. Отснял – и протягиваешь. Пока вручную, но я думаю над источником энергии…
- И на этой ленте всё отпечатывается? Прямо всё-всё? – Мрачный был так поражен, что даже растерял значительную часть своего гонора.
- Ну, не «прямо всё». Картинка, но такая, как бы инверсированная. А потом, когда переносишь её на бумагу, она нормальная становится. Понимаешь, это как мгновенный рисунок. Только даже лучше, потому что всё до точности воспроизводит, как оно есть.
Морьо покрутил головой.
- Ты отцу показывал?
- Нет пока, - Атаринке заровнял песок, довольный произведенным эффектом, - вот когда соберу эту штукенцию – тогда и покажу. Сам знаешь, отца не проймешь проектами, у него самого их целая куча – в том числе неосуществленных и неосуществимых. А вот когда я сделаю…
- Это будет вообще отпад! – Морьо был искренен в своем восторге и смуглые щеки Искусного слегка порозовели.
- Ты…правда считаешь, что это стоящая вещь?
- Да вообще зашибенная! Курво, ты мастер!
И тут Морьо увидел нечто ещё более поразительное, чем только что продемонстрированное ему диво. Он увидел, как Куруфинвэ смутился. Более того – он был тронут. Никто никогда не хвалил его за изобретения – ну, кроме матери. Для Феанора всё это было само собой разумеющимся, он был горазд только наказывать, когда что-то не получалось, а достижения сыновей отмечал редко. Поэтому сейчас похвала пролилась целительным бальзамом на самолюбие Искусного и он посмотрел на брата почти с нежностью.
- Спасибо, Морьо…ой, суп выкипает!
Они бросились к забытому костру, из котелка в пламя валила густая рыжая пена, Карантир помянул Моргота, цапнул было за дужку – и тут же с криком отдернул руку.
- Обалдел совсем, дурень?! – рявкнул Куруфин, схватил тряпку, которой они протирали коней после скачки, и снял котелок с огня. Большая часть его содержимого не пострадала – пострадал Морьо. Он, сцепив зубы от боли, уже сидел у ручья, опустив руку в прохладную воду. На ладони быстро вздувался нехилых размеров ожог.
- Как ты? Покажи…- Куруфин присел на корточки рядом с братом.
- Да ерунда…- буркнул Мрачный, злясь на себя за свою глупость. Вот уж действительно, дурень! О чем он думал, когда хватался за горячий металл голой рукой?
«О том, какие удивительные золотые искры появляются в глазах Атаринке, когда он радуется…», тихонько подсказал внутренний голос, но Морьо поспешно заткнул ему рот.
- Да покажи ты! – не без досады произнес Курво – терпением он, как и большинство феанорингов, не отличался – взял брата за запястье и притянул его руку к себе, - я ж всё-таки в кузнице всё время, в ожогах понимаю…не считай меня таким уж тупым!
- Да я не считаю…- от прикосновения Атаринке в горле вдруг пересохло, и Морьо закашлялся. Боль всё ещё была и сильная, а когда брат провел по вздутой красной полосе пальцами, Карантир не выдержал, дернулся и застонал.
- Тихо-тихо…- неожиданно мягко произнес Искусный, - сейчас всё будет хорошо…самое поганое место для ожога…
«Больно, Курво…ты меня мучаешь…аййй!!»
«Потерпи, сейчас…»
На какой-то непереносимый, страдальчески-долгий миг Морьо казалось, что боль заполнила его целиком, без остатка – а потом схлынула, как волна. И рука успокоилась. Атаринке мягко поглаживал ладонь брата и Карантир обессилено прислонился лбом к его склоненной темноволосой голове – сердце у него билось так, что болезненная пульсация отдавалась во всем теле.
«Всё? Уже всё?»
«Ну конечно, всё, трусишка. Боли больше не будет»
Нежная насмешка не обидела Морьо – наоборот, ему было так хорошо и спокойно в этот миг, словно он снова вернулся в детство и был младшим, о котором заботились старшие братья, опекали его. Между ним и Куруфином была слишком маленькая разница в возрасте, чтобы почувствовать его по-настоящему старшим, да и Курво, занятый своими изобретениями, практически не обращал внимания на окружающий мир. Любовь к Амроду была для него как солнечный луч, разорвавший облака и Искусный долгое время ходил в состоянии блаженного ослепления. Ему казалось, что он не жил до этого мига, просто существовал в своей мастерской, а старший близнец показал ему новый мир, полный ярких образов и потрясающих чувств. И это было необыкновенно, это было как откровение. Словно с души сняли какие-то оковы, и она смогла двигаться, дышать, любить, как все создания Эру.
И сейчас, чувствуя, как вздрагивает от его прикосновений Морьо – тот самый Морьо, который никогда не вызывал в Искусном никаких чувств, кроме пренебрежительного раздражения – Атаринке понял вдруг, каким он был дураком. Столько лет, да что там лет – столетий! – он закрывался, отгораживался от своих братьев, в гордыне своей считая себя лучше, выше них – ведь он Куруфинвэ Искусный, он больше всех сыновей похож на Феанора, он заслужил его одобрение своим старанием, не то что остальные, не так преуспевшие в мастерстве…
«Прости меня!», хотелось сказать Атаринке, но вместо этого он поднял голову и почему-то поцеловал Карантира в губы…

Они целовались, жадно, судорожно, вцепляясь друг в друга, словно утопающие, словно каждую секунду их могли разлучить, и Атаринке в глубине души пытался оправдаться, что это просто по-братски, что он лишь хочет искупить свою вину перед Жестоким, а на самом деле ничего такого нет – а Морьо вообще не думал, всякое соображение у него свернулось, точно белок в кипятке и перестало на время функционировать, он мог лишь чувствовать, ощущать всем своим телом крепкое, горячее тело Куруфинвэ, его желание, его жажду, его восторг…целовался Курво, как сумасшедший, губы у него были терпкие от вина, которое они только что пили, язык быстрый и нежный, а руки с такой силой стиснули Морьо, что тот совсем забылся и они повалились на прибрежную траву, Искусный оказался сверху, он покрывал бешеными поцелуями шею Морьо и грудь в распахнутом вороте рубашки, возбужденные члены братьев терлись друг о друга через тонкую ткань одежды, и это было так невыносимо сладостно, что Карантир не выдержал и пролепетал:
- Пожалуйста, Курво, пожалуйста…
Что «пожалуйста» - он и сам не знал. Мрачный вообще не думал, что на такое способен – вот так вот отдаться кому-то, кроме отца. Он был слишком горд, слишком силен, слишком привык сам брать, чтобы получить удовольствие от подчиненной роли – но, видимо, ночь, проведенная с отцом и матерью в их постели не прошла для него бесследно.
Как красив был Атаринке в этот миг! Карантиру хотелось прикрыть глаза, чтобы не видеть сражающего наповал блеска этой красоты – синие глаза светятся желанием и безумной, всепоглощающей нежностью, резкие черты лица словно слегка смазались от возбуждения, густые и жесткие, совсем как у Феанора, темные кудри струятся водопадом – запустив в них пальцы, Морьо чуть не вскрикнул от удовольствия.
- Курво…
- Сейчас, - задыхающийся, сорванный шепот, ладони обжигают даже через одежду, - сейчас, я всё сделаю…братик…
Они страшно торопились, словно время и вправду было им отмерено по секундам, словно каждый из них боялся, что вот-вот мгновения блаженной свободы и «не думанья» окончатся и всё исчезнет, растает, как дым и они останутся, опустошенные, не получив взамен ничего, кроме удушающего чувства вины.
Поэтому когда горячий рот накрыл член Морьо, он зажмурился и выгнулся дугой, запуская пальцы в мягкую землю – так это было ярко, сильно, ни на что не похоже, даже с Амрасом Карантир не испытывал такого острого наслаждения. Ощущения были совершенно другие – не мягкая уступчивость, а сошедший с ума торнадо, который смирял своё беснование ради него, Морьо – никогда он ещё не чувствовал такой силы, которой хотелось полностью принадлежать и которая, вместе с тем, всецело принадлежала ему. Соитие с отцом, каким бы оно ни было нежным и жгуче-чувственным, всё-таки несло в себе оттенок приниженности – пусть совсем легкий, но он был, Феанор по определению стоял и будет стоять над своими детьми. С Амрасом Карантир чувствовал себя могучим, крепким защитником, словно близнец был девушкой, дамой его сердца. А здесь – равенство.
Это было не лучше и не хуже – просто по-другому. И когда после нескольких минут сводящих с ума ласк Морьо кончил в рот своему брату, ему хотелось только одного – тут же, немедленно доставить ему такое же сводящее с ума удовольствие.
Однако стоило ему дернуться, чтобы встать, крепкие руки прижали его к земле.
- Лежи! – хрипло прошептал Куруфинвэ, потом приподнял голову, и у Морьо потемнело в глазах – губы Искусного были перемазаны в сперме, тонкая, быстро засыхающая струйка стекала из угла рта и темные кудри были чуть забрызганы белым. Карантир задохнулся, чувствуя, что всё встает снова, как по волшебству – он в жизни не видел ничего более эротичного.
А Куруфин усмехнулся, одним движением приподнялся на руках и, легко вскинувшись, оседлал лежащего навзничь брата и сжал его бока коленями. У Морьо перехватило дыхание, когда Атаринке взял его руки и положил на ремень своих штанов. Эта безмолвная просьба вкупе с искаженным страстью лицом Искусного – обычно такого холодного и невозмутимого – просто перевернула всё в душе Карантира. Он срывающимися пальцами расстегнул ремень и чуть приспустил штаны брата, запустил руки под них и, дурея от восторга, стиснул прохладные, гладкие ягодицы. Курво застонал, выгибаясь всем телом, как кошка, а потом…Морьо сам не знал, как ему это пришло в голову, он действовал по какому-то наитию – но когда Курво коснулся попкой его возбужденного члена, Мрачный крепче сжал ягодицы брата и развел их в стороны. Куруфинвэ вздрогнул от удовольствия, и, не отрывая горящих глаз от лица Морьо, коснулся пальцами своих губ. Облизал их, с такой уверенной чувственностью, будто проделывал это по пять раз на дню, будто именно этому и учился все эти годы там, в своей мастерской, а потом завел руку за спину и Карантир, у которого уже крышу снесло от этой демонстрации, ощутил прикосновение влажных тонких пальцев к своему члену. Он всё ещё сжимал и мял податливую попку братца и вдруг, глядя в потемнелые синие глаза Искусного, произнес по осанвэ:
«Поласкай себя. Пожалуйста. Ты такой красивый…»
Карантир сам не мог понять, как у него это вырвалось, что за дикая фантазия, мгновенно промелькнула мысль, что сейчас Куруфин пошлет его куда подальше и всё прекратит, но Курво только улыбнулся – сладко, бесстыдно, маняще, откинул голову, так что волосы каскадом заструились по его спине – и Морьо почувствовал, как рука брата погружается между его раздвинутых ягодиц и начинает ласкать дырочку. Карантира накрыло – сцепив зубы, чтобы не кончить от одного только взгляда на Атаринке, он смотрел, смотрел и не мог оторваться, он никогда в жизни не видел Куруфина таким, даже представить себе не мог, что он на такое способен, его холодный, вечно хмурый Курво, старший братец…ласкает пальцами свою попку, чтобы подготовить её для него, Морьо. Это просто не укладывалось в голове, Мрачный с ума сходил и, выгибаясь всем телом под Искусным, ошалело твердил:
«Дааа, мой хороший, да…порастягивай себя, ты же не хочешь, чтобы было больно, порастягивай, я возьму тебя нежно, бережно – или порву на кусочки, если захочешь, я сделаю всё так, как ты захочешь, всё, всё…»
И Куруфин от этих слов горел и плавился, как воск в огне, крутил бедрами, прикусывал губы, надеваясь на собственные пальцы, а второй рукой лаская свои твердые соски в распахнутом вырезе рубашки. И, наконец, не выдержав этой сладкой пытки, взял член Морьо и направил его в себя…
У Карантира потемнело в глазах – Атаринке опустился на его член сразу, полностью, принимая его на всю глубину – и от боли глаза его вдруг сделались ярко-синими, горящими – а потом их заволокло слезами, прочертившими две быстрые дорожки по смуглым щекам. Жалость вспыхнула в душе Морьо – но желание было по-прежнему невыносимо острым и у Искусного тоже – Мрачный чувствовал, как при каждом движении напряженный член брата упирается ему в живот. И он начал двигаться сильнее, помогая себе руками, растягивая Курво и насаживая его на свой член в каком-то первобытном безумии, и тогда Искусный начал стонать и вскрикивать, и, высвободив свой член, принялся дрочить – от этого Морьо чуть не кончил, удержался на самой грани, потому что хотел сделать это вместе с Курво, он не мог понять, зачем Курво всё это делает, зачем отдается ему, когда сам может взять – но оргазм уже накатывал на них девятым валом и накрыл с головой прежде, чем Мрачный довел свою мысль до конца…

Утро застало их крепко спящими на расстеленных на траве плащах – голова Морьо лежала на груди Атаринке, во сне Мрачный улыбался и обнимал брата обеими руками, словно заявляя свои права на него. Первые солнечные лучи скользнули по кромке леса, посеребрили воду в ручье и упали на лица феанорингов. Полуобнаженные, с растрепанными волосами, с нацелованными, припухшими губами, они были похожи на двух молодых богов, отдыхающих после праздничной ночи – не хватало только венков на темноволосых головах, чтобы сходство было полным.
Морьо проснулся первым и несколько минут просто лежал, ни о чем не думая, в состоянии блаженного покоя – у него было такое чувство, будто вчера случилось что-то очень хорошее, просто сейчас не вспомнить точно, что, но ощущение радости наполняло всё тело, до самой последней клеточки. И вдруг он вспомнил!
Холодный ужас почти сразу плеснул под сердце, и оно заныло, точно его ткнули шилом. Что он наделал! Что они оба наделали – он и Курво! Они же ехали к близнецам, ехали, чтобы завоевать их любовь, они так страдали в разлуке с ними – и что? Конечно, Амрас с Амродом тоже трахались – причем у них на глазах – но всё равно, это не было для Морьо оправданием. Карантир всегда отличался суровой справедливостью к себе и к другим – в этом он походил на Феанора – и сейчас осудил себя самым страшным судом, не медля ни секунды. Он предатель. И изменщик. Он изменил Амрасу – как он теперь будет смотреть ему в глаза?
В этот момент душевного самоистязания проснулся Куруфин. Его лицо было таким же светлым и радостным, как и у Морьо минуту назад – но когда он приподнялся и увидел физиономию брата, улыбка померкла.
- Морьо, что случилось?
- Что случилось? – ядовито произнес Карантир – злость на самого себя сжигала его, и надо было куда-то её выплеснуть, срочно, иначе могло случиться что-то ужасное, Морьо это чувствовал, - это ты меня спрашиваешь? Или самому не понятно, что случилось, что мы натворили вчерашней ночью?!
- Погоди…- Куруфин приподнялся и протянул руку, чтобы положить её на плечо брату, в круто завившихся от влажности кудрях Искусного драгоценными камнями сверкали капли росы и Морьо вдруг отчаянно захотелось схватить его в охапку, поцеловать и…но он оборвал эту мысль и отстранился от руки Атаринке, быстро натянул штаны и встал.
- Нет, Курво. Чего тут годить. Ты хоть помнишь, куда мы ехали и зачем, а? – Курво повесил голову, а Морьо безжалостно продолжал, - мы ехали в Амон-Эреб, к Амроду и Амрасу. А зачем мы к ним ехали, ты помнишь? Или сперма ударила тебе в голову с такой силой, что отшибла последние мозги?
Эта фраза была лишней – Куруфинвэ дернулся, точно от удара и рывком вскочил на ноги. Лицо его мигом затвердело, глаза превратились в холодные сапфиры чистейшей воды.
- Вчера ночью ты был совсем даже не против, чтобы и тебе кое-что отшибло, - процедил он сквозь стиснутые зубы, - так что хватит кудахтать, как курица. Что сделано, то сделано. Если для тебя это ничего не значит – пожалуйста, можем об этом забыть. Мне плевать. Нам просто хотелось трахаться – и мы развлеклись. Всё. Амроду и Амрасу необязательно знать об этом.
Он начал быстро собирать вещи, подозвал свистом коня – а Морьо всё стоял столбом. Он не ожидал, что эти слова – «нам просто хотелось трахаться» - причинят ему такую острую боль. Ведь это же была правда, так? Они действительно просто развлеклись. Он будет любить Амраса всегда, до скончания жизни, а Курво будет любить Амрода. Ничего не изменилось. Курво прав, лучше забыть об этом эпизоде. О нежности в его глазах, о губах, ласковых и твердых, о том, как уже глубокой ночью Морьо лежал на этом вот самом плаще, лицом вниз и кусал пальцы, чтобы не зареветь от огромной, всепоглощающей нежности, а Атаринке двигался в нем, сжимал своими сильными руками кузнеца плечи Карантира, целовал его взмокший затылок, плечи, спину – и Мрачный сходил с ума от этих поцелуев и нес всякий бред, умоляя брата не останавливаться, только не останавливаться, взять его без остатка…и когда они кончили одновременно – уже в третий раз – и бессильно лежали один на другом, тяжело дыша, Морьо чувствовал, как семя Курво вытекает из него, струится по бедрам, по паху – и смешивается там с его собственным семенем…
Забыть и не вспоминать. Никогда.
И когда они уже подъезжали к замку, и Морьо весь трепетал, потому что не знал, как он будет сейчас смотреть в лицо близнецам, он вдруг случайно увидел четкий профиль Курво – тот всё время ехал чуть впереди и Мрачный не видел его лица. На воротнике рубашки Атаринке было несколько темных пятнышек и что-то блестящее на смуглой щеке, но кто знает – может, это просто роса не просохла ещё под сияющим солнцем…

- Что тебя тревожит?
Нерданэль повернулась на бок и подперла голову рукой. Феанор рассеяно перебирал пальцами пряди её пышных рыжих волос – он бы пожал плечами, но лежа это было неудобно сделать, а врать он не любил. Поэтому просто промолчал. Впрочем, это была лишь временная отсрочка – Нери всегда видела мужа насквозь, как будто он был сделан из хрусталя, просто из деликатности предпочитала это не демонстрировать. Во всяком случае при посторонних. Вообще отношения этой супружеской четы были довольно забавными – они практически никогда не показывали своих истинных чувств к друг другу – даже при детях, предпочитая вести себя, как двое приятелей. Они могли дурачиться, дразниться и даже вступать в шутливые потасовки – но никто никогда не видел, чтобы Феанор не только поцеловал Нерданэль, но даже и просто обнял. Страшный собственник, Огненный Дух был, как это ни странно, патологически стеснителен в таких вещах и ревностно оберегал свою близость с женой, словно любой посторонний взгляд мог нанести ей непоправимый вред. Нерданэль тоже никогда не была пай-девочкой, с мужем в роли царя и бога. Она могла и поспорить с ним и поссориться – но и это на всеобщее обозрение никогда не выставлялось, поэтому всем казалось, что эти двое живут душа в душу и общество поражалось стойкости Нерданэль. Вот почему её неожиданный – для всех – уход и разрыв с Феанором был как гром с ясного неба. Так же как и столь же неожиданное возвращение.
Но когда они оказывались наедине, всё становилось другим. В обществе жены Феанор мог позволить себе роскошь, которую не позволял ни с кем больше – проявить слабость, признать, что что-то он не смог, что он сомневается, колеблется…что ему страшно. Но всё это пришло только уже после их воссоединения. Возраст и опыт смягчили нрав Огненного Духа – но заметила это опять же одна только Нерданэль. Для всех прочих Феанор по-прежнему оставался образцом вспыльчивости, нетерпеливости и безрассудства.
Не получив ответа, нолдэ отвела взгляд и как можно равнодушнее произнесла:
- Надеюсь, ты не сердишься на Питьо за то, что он не спросил твоего согласия на брак с этой лайквенди?
Огненный фыркнул, повернулся на живот и уперся подбородком в сложенные руки. Они лежали в постели, дверь была заперта, в замке никого, кроме нескольких нолдо и Тьелпэ, который с чем-то возился в мастерской. Обстановка для Феанора самая расслабляющая – несмотря на свои блестящие ораторские способности он не любил, когда вокруг толклась куча народу. Дети, понятно, не в счет.
- Да пусть хоть на орчихе женится, мне-то что? – в этом положении плечом уже можно было дернуть, что Феанор и проделал, - слова не скажу…рано или поздно это должно было случиться. Удивительно только, что это Питьо…вот уж кого я с трудом представляю супругом и отцом. Хотя Тэльво хуже…
- Ты несправедлив, - с укором произнесла Нерданэль, - они хорошие мальчики. Конечно, Тэльво будет нелегко…но ведь ты не об этом думал сейчас?
Феанор хмыкнул. Ловка, ничего не скажешь! С панталыку её не собьешь…
- Ты права, я думал о другом. Ты ведь знаешь, я никогда не порицал все эти игры между нашими детьми…
- Какие игры, Кано?
- Ты меня поняла. Я всегда считал, что ничего тут такого страшного нет. В конце концов, мы с Ноло тоже в свое время…да ты сама знаешь. Но сейчас мне кажется, что они перегибают палку.
- В каком смысле?
Феанор повернулся на бок и, слегка откинув голову, посмотрел на жену снизу вверх – в полумраке комнаты его глаза блестели, точно два карбункула.
- Я виноват, Нэри. Я не смог донести до них вроде бы очевидного факта – то, что между ними происходит, не отменяет в будущем любви к женщине, к своей супруге. Это просто совершенно разные вещи. И что сделали они? Майтимо и Турко, фактически, живут вместе – я так понимаю, что жениться они и не планируют. Атаринке женился, но, пропади всё пропадом, у меня есть сильное подозрение, что он это сделал, только чтобы угодить мне и ещё больше выпендриться перед братьями…мол, смотрите, я подарил отцу первого внука, а вы только и знаете, что друг с другом иметься.
- Кано…
- Нет, погоди, выслушай меня до конца! Макалаурэ не нужно ничего, кроме его музыки, Морьо сходит с ума по этому капризному, взбалмошному Амбаруссе, который и мизинца его не стоит!
- Кано!
- Разве я такой судьбы хотел для своих детей, Нер? Я просто хотел, чтобы они выросли, обрели свои семьи и счастье! Быть может, я мало сделал, чтобы это осуществить – но Эру свидетель, я хотел этого!
- А тебе не приходило в голову, что твоё желание уже исполнилось? – тихо произнесла Нерданэль. В глазах её было тихое сочувствие и…понимание.
- О чем ты?
- Они обрели своё счастье, Кано. Но это их счастье. Такое, какое потребно им – а не тебе. Не вини себя и не терзайся. Всё будет так, как должно быть. Мальчики сами решат свою судьбу – а нам следует поддерживать их и радоваться, если они счастливы и довольны, - нолдэ склонила голову и уперлась лбом в висок Феанора. Тот прикрыл глаза, - знаю, это трудно, Огненный Дух. Но это самое правильное, что мы можем сделать. Мы их породили – но их жизни нам не принадлежат. Не будем осложнять их своим неодобрением.
- Если оно вообще ещё что-то значит для них, - буркнул Феанор в подушку.
Нерданэль засмеялась.
- Ты и сам знаешь, что значит и ещё как! Когда это твоё мнение осмеливались не принимать во внимание?
- Никогда! – тон Феанора сменился и когда он поднял голову, стало видно, что он улыбается, - а если кто решался на такую наглость, то я его…
- Да, ты у меня великий воитель! – Нерданэль повернулась и устроилась головой на животе мужа.
- Это насмешка? Ты смеешь надо мной насмехаться, невыносимая девчонка?! Над самим великим Кано Феанаро? Ты хорошо подумала?
- Ой, не щекотись! Каааноо!! Аййй!!
- Вот сейчас я тебя как выпорю по голой заднице, чтобы с почтением относилась к своему мужу и господину!
- Ааааайй!! Пустиии!! Да, накажи меня, мой господин, накажи, я заслужила порку за свою дерзость! Хи-хи-хи! Ооойй!
Феанор кровожадно усмехнулся.
- Ну смотри, сама напросилась! Сейчас будет… - он поцеловал жену, соскочил с постели и двинулся было в купальню – и вдруг замер.
- Что это, ты слышала?
- Стук копыт, - Нерданэль соскользнула на пол в чем мать родила. и подбежала к распахнутому окну, в которое вливался теплый и густой воздух сумерек, - въезжает во двор. Разве мы кого-то ждем?
Феанор покачал головой и скрылся в купальне, откуда появился через пару минут уже одетый. Нерданэль не отстала от него – вообще супруги могли долго ковыряться с выбором одежды, потому что придирчиво относились к внешности друг друга – но в случае необходимости их молниеносная готовность поражала всех.
Огненный замешкался в комнате – как потом поняла Нерданэль, это было сделано умышленно, потому что когда она сбежала вниз, в зал, приезжий – молодой эльф в темном плаще и изящном дорожном костюме, залепленном грязью с ног до головы, бросился к ней и с рыданиями обвил руками её шею.
- Мама! Мамочка!
- Тьелко?! Эру, что случилось?! Что? Зачем ты поставил аванирэ?
- Я…я…- Красивый всхлипывал, не в силах остановиться – видимо, сдерживался уже много дней, пока ехал сюда, в Эльдиньо, замок родителей и сейчас его просто прорвало, - Майтимо…
- Высокий? Что с ним? – несмотря на то, что Нерданэль знала, что со старшим сыном всё в порядке – она чувствовала это – внутри что-то ёкнуло и сжалось от ужаса, - Тьелко, милый, успокойся! Что случилось? Где Нельо?
- В…в…Хим…ринге…- заикаясь и хватая ртом воздух, произнес Келегорм, - он…он…меня…выгнааал…мама! – и тут слезы опять полились потоком по щекам Красивого.
- О Эру! – только и вздохнула Нерданэль, прижимая вздрагивающего сына к себе, лаская влажные, запыленные от скачки волосы, - шшшш, маленький…не плачь. Всё образуется. Вот увидишь. Всё будет хорошо.
- Отец…где? Не…увидит? – пробормотал Турко в мокрое от его слез плечо матери.
- Не увидит, не беспокойся. Пойдем, приведешь себя в порядок и тогда уже поздороваешься с ним. Пойдем, сынок. Всё будет хорошо, не плачь! Пойдем…
Келегорм, всё ещё всхлипывая, но уже тише, обнял Нерданэль за плечи и оперся о неё, словно раненный, мать обвила рукой его талию, они быстро прошли через зал и скрылись на кухне. Кухня почему-то всегда была спасительным местом для всех феанорингов, включая и старших семейства – при любой трагедии и неудаче они предпочитали отсиживаться именно там.
А оставшийся невидимым для них Феанор так и остался стоять на балюстраде, стискивая перила с такой силой, словно они были горлом неведомого врага…

Шторм надвигается

«- Всё будет хорошо.

- Каким это образом?

- Не знаю. Пока это Тайна»

«Влюбленный Шекспир»

Майтимо Нэльофинвэ всегда был правильным эльфом. Так считали все, кто его знал, включая самых близких ему существ – Фингона и Келегорма. Причем если бы Эльдар спросили, в чем же, собственно, заключается правильность старшего сына Феанора, никто не смог бы ответить толком. Майтимо не был ни педантом, как Куруфинвэ, ни ревностным блюстителем чистоты, как Огненный – даже напротив, как и все феаноринги, Нэльо был изрядным шалопаем, особенно в детстве. Но он был ответственным. К этому его приучила весьма не простая роль старшего сына в семье из семи братьев и он отлично помнил, как мама носила Маглора – самому Майтимо было тогда около десяти, у него был самый большой «отрыв», промежуток между рождением младших братьев был гораздо меньше – и как она посадила Нэльо к себе на колени и рассказала ему всё. Что у него скоро появится младший братик, Майтимо уже знал – но для него было полной неожиданностью, что в перспективе их будет ещё шестеро. Мать ему об этом сказала и добавила ещё кое-что.
«Майтимо, мальчик мой», нежно произнесла она, потому что вообще была нежной – и в отношениях с мужем и с детьми, «тебе суждено быть старшим в нашей семье – а будет она многочисленна. Нам с отцом ни за что не справиться с такой нагрузкой, если ты нам не поможешь. Ты уже большой – будь же всегда своим братьям опорой и защитой, потому что они будут нуждаться в тебе и есть вещи, которые не можем им дать даже мы с твоим отцом – только ты. Быть старшим братом – это высокая доля, которой удостаиваются лишь избранные. Самые сильные духом, добрые и великодушные. Вместе с нами ты проведешь эти новые фэа в жизнь. Дари им свою любовь – и они ответят тебе тем же, а в Эа нет ничего более драгоценного, чем любовь близких тебе…»
Нэльо слушал мать, затаив дыхание, и сердце у него замирало от гордости и восторга. Он понял самое главное – родители нуждаются в нем, в его помощи – а он любил их всем своим существом, готов был в лепешку расшибиться, чтобы их порадовать. И если тень ревности на миг и омрачила его сердце, этот миг был и правда краток, потому что в любви родителей к нему Майтимо никогда не сомневался.
Всю свою жизнь он помнил этот наказ и открыл своё сердце младшим братьям, о чем никогда не жалел – Нельо вообще пошел в мать не только цветом волос – он всегда был очень нежным, ласковым мальчиком и ему было легко и просто любить родителей, братьев и всех живых существ. Конечно, бывало и тяжело – порой, невыносимо тяжело, особенно после ухода Нерданэль. Феанор впал в депрессию, которая затянулась на долгие годы – и Майтимо безропотно встал у штурвала брошенного на произвол судьбы корабля их жизни, фактически заменив своим братьям и мать и отца. И он был вознагражден за это полной мерой. Феанариони обожали старшего – все, без исключения – просто не все они могли выразить эту любовь, но она была всегда. Майтимо был для них как тихая гавань – спаситель и советчик, добрый друг и веселый товарищ в играх. Он никогда не отталкивал младших, даже если был занят и не ругал сильно за шалости. И до того, как жизнь оказалась придавлена тяжестью одного-единственного емкого слова – Форменос – именно к Майтимо братья прибегали за помощью и поддержкой, именно с ним делились самыми сокровенными тайнами своих детских душ, куда ни одному взрослому не было доступа. Как это ни поразительно, но ему удавалось быть близким всем феанорингам без исключения. Юный Маглор пел старшему свои первые песни, маленький Турко дарил ему пойманных бабочек и жуков, которых они потом вместе отпускали, Куруфин, когда ему было шесть, вырезал из дерева ложку – долго пыхтел, порезал пальцы в двух местах и принес, бледнея от боли, свое произведение Нэльо – и тот похвалил, а потом бросился перевязывать мастера…Карантира, когда он был совсем ещё мелким, жестокосердные старшие братья подбили спрыгнуть с крыши сарая, где папа ставил свои самые опасные опыты – они хотели испытать новое изобретение Куруфина, что-то вроде крыльев – и в качестве подначки пригрозили, что если Морьо не прыгнет, Майтимо будет всю жизнь его презирать за трусость. Стоявший насмерть Карнистиро при этих словах не раздумывая сиганул с высоты в пять метров и, приземлившись на ворох пакли, чудом не сломал себе шею – отделался растяжением голеностопа и ходил гордый и сияющий от сознания того, что он смелый и Майтимо его презирать не будет. Стоит ли говорить, что сам Майтимо чуть умом не решился, когда узнал об этой выходке, совершенной во славу его…ну а про Амбарусс и говорить нечего. Они обожали старшего, а старший обожал их – уже совершенно не как братьев, а скорее как собственных детей, которые к моменту рождения близнецов у него вполне уже могли бы быть.
Одним словом, Нельо не мыслил себя без своей семьи, и ответственность за братьев совершенно не была ему в тягость, потому что он любил их, по-настоящему, искренне и глубоко, всеми силами своего горячего сердца. Родители иногда поговаривали о том, что когда-нибудь Майтимо обзаведется собственной семьей и детьми и какой прекрасный отец из него тогда будет – но это «когда-нибудь» было настолько далеким и туманным, что старший даже и не думал о нем. Он вырос, любовь к Келегорму воспламенила его сердце – теперь, когда роа Нельо пробудилась, он был счастлив совершенно и полностью и не видел причин ничего менять.
Однако когда они обосновались в Белерианде, Майтимо начал замечать, что отец как-то странно поглядывает на них с Келегормом – а ведь шила в мешке не утаишь и про их любовь, разумеется, вся семья знала, так же как и про шашни Куруфина и Карантира с близнецами. Но на «увлечения» младших Феанор смотрел как-то сквозь пальцы – а вот Нельо явно вызывал его неодобрение. И Майтимо догадывался, в чем дело. Сыновья были гордостью Огненного, воплощением его трудов и замыслов – сильные, искусные, прекрасные телом и духом – они были чудом, и Феанор хотел, чтобы это чудо продолжилось в детях. Чтобы оно не угасло, не сошло на нет, как произошло со многими родами нолдор. А для этого нужны были наследники. У Курво родился сын, он подавал большие надежды, но Феанору этого было мало. На Маглора, женатого на своей лютне, все давно махнули рукой (причем совершенно напрасно), Курво свой «долг» выполнил, а Карантир и близнецы были ещё сравнительно молоды. Оставался Турко – и Майтимо, который вошел в возраст жениховства ещё в Валиноре. Отец даже пытался подыскать ему избранницу – но безуспешно, а потом ушла Нерданэль, и ему стало совсем не до того – не до чего. Пора первого расцвета миновала, Нельо вырос и стал относиться к таким вещам совершенно иначе, чем прежде – к тому же, он полюбил Келегорма и не собирался отказываться от этой любви.
И Феанор этого не одобрял. Порицание отца – даже молчаливое, как сейчас – было страшной штукой для любого феаноринга, каждый из них был готов сделать всё, что угодно, лишь бы избежать этой участи. Майтимо не был исключением. Но коса нашла на камень – Нэльо проявил твердость. Обычно из всех братьев он был самым уступчивым и покорным воле отца – он глубоко любил и уважал Феанора и к тому же давно уже решил, что должен подавать пример младшим, хотя иногда и хотелось стукнуть кулаком по столу. Однако сейчас старший считал себя в своем праве. Он любил Турко, а Турко любил его, и это нельзя было отбросить в сторону, как ветошь, лишь потому, что так хотелось Феанору. И Майтимо решил – что бы ни случилось, он пойдет до конца и не откажется от этой любви. И он предложил Красивому жить вместе в Химринге.
Твердь земная не раскололась, и свод небесный не рухнул. Феанор промолчал. Была ли эта несвойственная ему сдержанность его собственным решением или влиянием матери – Майтимо так никогда и не узнал. Однако грозовая туча отцовского неодобрения продолжала висеть над головой старшего и никуда не делась. Эльдар всегда чутко ощущали настроения близких и отношение их друг к другу, им сложно было что-то скрыть, а аванирэ было мукой. Нельо был счастлив, что наконец-то они с Турко зажили собственной жизнью – но туча омрачала его счастье. К тому же, спустя какое-то время по Белерианду поползли всякие слухи. Это возмущало Маэдроса до глубины души – ну какое кому дело, спрашивается? Почему когда Куруфин и Келегорм строили замок на общих землях, никому и в голову не приходило заподозрить их в чем-то? Почему никто не говорит ничего такого о Питьо и Тэльво? Что это за напасть такая, почему бы миру просто не оставить его и Турко в покое и не дать им жить счастливо?
Эльдар никогда не порицали однополую любовь – они не порицали любовь в принципе, она была выше всего. Но они не демонстрировали таких отношений, не выставляли их напоказ. Это было не принято. Кроме того, находились и такие, кто начинал предостерегать – не стоит, мол, особо этим увлекаться, ибо это может привести к вырождению народа нолдор, который и так немногочисленен. Придя в Белерианд, нолдор широко расселились по всей стране, появилось множество смешанных браков, которые прежде, в Валиноре, были редкостью – а дети от браков нолдор и синдар или нолдор и лайквенди зачастую наследовали от последнего родителя склонность к лесной жизни и проявляли мало интереса к ремеслам. Точнее, проявляли – да не к тем. Нолдор не делали секрета из своего мастерства и были готовы обучить любого эльду или адана – да только мало кто испытывал действительно глубокий интерес к их изощренному искусству, да и не каждому было по силам его постичь. Как ни крути, а наиболее способными в этой области по-прежнему оставались в основном дети народа нолдор, приходившие в мир уже с пламенем творчества в крови. Да только где они, эти дети? Их рождалось гораздо меньше, чем в период расцвета «народа мастеров» в Валиноре. Это смущало некоторых особо ревностных хранителей «высокого искусства», поэтому соединение Маэдроса и Келегорма, принцев нолдор, которые должны были бы подавать соотечественникам пример своим поведением, было воспринято без особого восторга. На них косились. До открытого неодобрения, конечно, дело не дошло – даже нолдор, считавшиеся самым прямым и довольно бесцеремонным (с точки зрения Эльдар) народом никогда не опустились бы до того, чтобы лезть в чужую жизнь – но сама по себе ситуация была достаточно неприятной, чтобы отравить жизнь Майтимо. Келегорму было плевать, он был счастлив и не забивал себе голову подобными мелочами.
И, как оказалось, зря.

- Что ты сказал? – Турко поднял глаза от рукояти охотничьего ножа, которую вырезал из куска светлого дерева, и с изумлением уставился на Маэдроса. Весь вечер старший был каким-то тихим, непривычно молчаливым – но Красивый отнес это за счет вчерашнего падения с лошади на охоте. Майтимо изрядно ушиб бок и перепугал Келегорма до смерти. Самого падения он не видел, потому что, захваченный горячкой охоты унесся далеко вперед. Более осторожный Нэльо не любил так рисковать – и, как это ни странно, он же и навернулся, а Турко, скакавший не разбирая дороги по каким-то пням, оврагам и бурелому, остался без единой царапины.
- Я сказал, - Нэльо перевел дух, и лицо его слегка дернулось от боли, когда он переменил позу – они сидели на шкурах перед ярко пылающим камином, - что нам надо…на время расстаться.
- Зачем? – тупо переспросил Келегорм – происходящее не укладывалось у него в сознании, и нужно было время, чтобы всё это переварить. Внезапно в синих глазах Красивого мелькнуло понимание, и он поспешно произнес, - это из-за охоты, да? Нэльо, да ты чего! Я же уже извинился! Я не буду больше бросать тебя одного, я же обещал!
- Дело не в охоте, детка…- сильные пальцы Майтимо сомкнулись на запястье брата, и Келегорм поморщился. Раздражение закипало в нем, как сказал однажды Феанор, с астрономической скоростью – недаром же мудрая Нерданэль прозвала сына «быстровскакивающим».
- Сто раз просил не называть меня деткой! Надоело это сопливое прозвание!
- Не сердись…- густые золотисто-бронзовые ресницы слегка опустились, пряча измученный взгляд, - выслушай меня, пожалуйста. Только спокойно, Тьелкормо – ты можешь меня послушать спокойно, не перебивая, хоть несколько минут?
- Ну? – Келегорм отложил свою поделку, с трудом смиряя желание запустить ею в камин, и откинулся назад на шкурах, так что его лицо оказалось в тени – лишь глаза поблескивали в полумраке, как у диковинного зверя. Ему казалось, что сердце вдруг перехватило стальной струной – и теперь петля сжимается всё туже и туже.
- Я много думал…- медленно, словно поднимая непосильную тяжесть, произнес Майтимо.
- Это твоя самая большая проблема!
- Келегорм!
- Да молчу, молчу…
- Я…понимаешь, я…- Маэдрос потер ладонью внезапно вспотевший лоб. Всё это оказалось труднее, чем он думал. Гораздо труднее, - я так не могу. Все…осуждают нас…нет, не то. Не осуждают. Но и не одобряют. Это слишком тяжело. И отец…
- Отец ни слова нам не сказал, - голос Красивого зазвенел, как перекаленный клинок, - ни единого слова!
- Ему и говорить не нужно, ты же знаешь, - Майтимо умоляюще посмотрел на брата – но тот не поднимал глаз, только грудь его тяжело вздымалась в такт неровному дыханию, - Турко, мне так тяжело! Я люблю тебя, но я так больше не могу! Вчера, когда я упал, Лаириссе поднял меня, а я спросил о тебе – мысль о тебе была первой, когда я пришел в себя – и тогда он так странно посмотрел…как будто…как будто я самонадеянный подросток, не послушавший совета старших и попавший из-за этого впросак…или словно я сделал что-то такое, чего мне нужно стыдиться…
- А ты стыдишься? – Турко вскинул голову и Нельо увидел в его глазах слезы и гнев. Струна, охватившая сердце, натянулась, врезаясь в нежную ткань, - скажи правду! Ты стыдишься нашей любви, старший?
- Нет, - не раздумывая, ответил Маэдрос, - как можно стыдиться любви, величайшего счастья, данного Эру своим детям? Но пойми меня – великие Валар, Турко, прошу, пойми меня! Я старший и несу ответственность за всех вас…
- Нэльо, мы давно уже выросли!
- Но старшим я от этого быть не перестал! И отец…о, если бы он только мог это принять!
- Что за бред! – не выдержал Красивый и вскочил – сидеть дальше было просто невозможно, его распирало. Майтимо встал тоже. Они стояли друг напротив друга и выглядели так, будто вот-вот бросятся в драку. Точнее, так выглядел Турко, а Нельо стоял, опустив голову, и сутулился так сильно, что казался одного роста с Красивым. Густые медно-рыжие волосы пышными волнами падали на его побледневшее лицо, - в жизни не слышал подобной чуши! Скажи уж просто, что я тебе надоел, поэтому ты прогоняешь меня! Или же ты влюбился в какую-нибудь фифу, как Питьо и теперь младший со своей любовью пошел в голубую даль!
- Но я тебя не прогоняю! – взмолился Майтимо, - пожалуйста, Турко! Это ведь ненадолго! И ты можешь приезжать ко мне так часто, как только захочешь!
Губы Красивого сжались в одну тонкую линию, по щекам заходили желваки. Кровь текла из-под струны потоком, и мука была такой невыносимо-острой, что вызывала только одну мысль – пусть же и он страдает, почему только я один! Ослепленный гневом и болью, он даже не подумал, чего стоило Майтимо принять такое решение. Впрочем, думать, а потом делать было вообще не в характере Келегорма.
- Спасибо, но крох с вашего стола мне не надо, Майтимо Феанарион, властитель Химринга! Десятилетиями мы любили друг друга – и всё было хорошо – а сейчас, когда мы наконец можем быть вместе, ты вдруг начинаешь выдумывать какие-то иллюзорные препятствия! Почему ты не хочешь быть со мной честным? Почему просто не скажешь, что больше не любишь меня и не хочешь видеть рядом – по крайней мере, я был бы избавлен от этого жалкого лепета, недостойного тебя, старший!
- Но это же неправда! Турко…
- Оставь меня, не трогай! Не смей ко мне прикасаться! Я всё понял! Куда уж мне до твоих возвышенно-моральных высот! Я всего лишь Охотник, больше ничего не умею, и тебе стало недостаточно моей простой любви, она убога для тебя! Так же, как и я сам!
- Турко, это НЕПРАВДА!!
- Да мне наплевать!! – заорал непоследовательный Келегорм, уже рыдая, - мне наплевать, что ты там себе думаешь, в своей тупой, упрямой рыжей голове! Наплевать, понял?! Катись ко всем оркам, я больше не желаю тебя знать! Спи один в своей девственной постельке или трахай Лаириссе или какую-нибудь другую эльфийскую шлюху – мне всё равно!!
- КЕЛЕГОРМ!!
- Отвали от меня!!
Бледный, как смерть, Маэдрос попытался удержать брата – но тот свирепо рванулся и Нэльо налетел злополучным боком на угол каминной решетки. Ребра – а они были сломаны, об этом старший просто не сказал Келегорму, чтобы не расстраивать его – взорвались такой болью, что мир на несколько минут исчез для Майтимо. Когда же перед глазами его перестала кружить тошнотворная тьма, Красивого в комнате уже не было – лишь сиротливо поблескивала на полу почти готовая рукоять для ножа…

Сердце Карантира стучало часто и сильно, гулкими ударами отдаваясь в висках – и в такт этим ударам двигался Амрас, выгибаясь всем телом и откинув назад массу длинных, влажных волос. Прохладная каменная скамья в купальне, казалась Морьо раскаленной и воздух тоже был горяч, как в печи, он хватал его полной грудью, но дыхания всё равно не хватало и ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание и тогда он ударялся затылком о стену и снова видел клубы пара и Тэльво, который почти сидел на коленях у брата, лицом к нему, обнаженный, гибкий, прекрасный, как юный фавн; одной ногой, согнутой в колене, он упирался в скамью, второй стоял на полу – и плавными движениями бедер и всего тела подавал себя вперед и вниз, насаживаясь на член Мрачного. Тот закрывал глаза и тогда ощущал лишь это – бархатистую нежность вокруг своего члена, сильные мускулы, упругие движения – и он начинал улетать, но шепот Амраса выводил его из нирваны:
- Смотри на меня…Морьо…пожалуйста, смотри на меня… - и он смотрел. И, как и всегда, с самого начала их отношений, Карантиру казалось, что он совокупляется с каким-то животным – диким, сильным, необузданным – столько в Тэльво было чисто зверушечьей чуткости и ненасытности. Маленькая, быстрая, грациозная зверушка. Мрачный привлек брата к себе и начал целовать, покусывая, розовые заострившиеся соски, тонкую, как атлас, кожу на плечах и стройной шее – и Амрас простонал чуть слышно, обвил руками его шею, словно отдаваясь на милость победителю.
- Люблю тебя…- жаркий шепот в самое ухо, - я так скучал…возьми меня, братик, милый, посильнее, ну пожалуйста…
И, как всегда, эти сбивчивые просьбы, этот взгляд огромных, умоляющих глаз свел Карантира с ума – он с рычанием подхватил Тэльво под бедра и они вместе соскользнули со скамьи на пол, на расстеленные циновки. В таком состоянии Мрачный уже не церемонился – он грубо схватил брата одной рукой за плечо, другой – за тонкую лодыжку – и заставил его повернуться к себе спиной и встать на четвереньки. Амрас вскрикнул от острого наслаждения, когда член старшего провернулся в его теле, а Морьо заломил ему руки за спину и начал трахать, резко и сильно и Тэльво снова зашелся криком – уже давно никто не брал его так, в этом было какое-то болезненное, запретное удовольствие, ему хотелось, чтобы брат порвал его на части и так изгнал все сомнения, страхи, разочарование – всё…
И, что интересно – Морьо в глубине души хотел того же…

…потом они лежали на постели в покоях Мрачного, обнаженные, легкие, насыщенные любовью как земля – влагой после обильного дождя, и, хвала Эру, наконец-то Карантир смог избавиться от навязчивых мыслей и просто бездумно наслаждаться покоем и негой, которые подарил ему младший братец…Мрачный был бесконечно благодарен ему за это. За то, что не стал ни о чем спрашивать. За то, что принял, как само собой разумеющееся, что Морьо приехал в Амон-Эреб ради него, Тэльво. Однако было и ещё кое-что.
- Тэльво...
- Мммм?
- Поехали со мной.
- В Таргелион?
- Да…
И странное дело – произнося эти слова, которые Мрачный столько раз твердил в своих горячечных мечтах, просчитывал ответы Тэльво и способы его убеждения – Карантир вдруг почувствовал себя…неловко. Не потому, что стеснялся своего желания жить с Амрасом одним домом. А потому что внезапно понял - что-то изменилось. Прежней ясной уверенности, что Тэльво – единственный, кто ему нужен, больше не было, и Мрачный осознал это с изумлением человека, который засыпал в одном месте, а пробудился почему-то в другом. Перемена состоялась – но каким образом и когда – да и как вообще такое могло произойти помимо желаний самого Морьо?
И в смятении своем он совсем забыл, что слова-то были произнесены.
- Я…я подумаю, - мягко произнес близнец и, повернувшись на бок, обнял Мрачного и уткнулся носом ему в шею под ухом, - как я рад, что ты приехал, братец! Ты ведь не уйдешь больше?
- Нет…- Морьо прерывисто вздохнул и, прижимаясь щекой к пушистым волосам, внезапно почувствовал себя птицей, угодившей в силки Келегорма. Нет, хуже – жертвой, обреченной на заклание. Он запутался, запутался окончательно, - я больше никуда не уйду…

С недавних пор Амрод ощущал себя стержнем гигантского торнадо. Зародыш его возник в тот миг, когда планы Питьо касательно женитьбы стали достоянием всей семьи – и буквально за несколько недель разросся до такой степени, что захватил и повлек в своем бешеном кружении жизни абсолютно всех феанорингов – и даже отца с матерью.
Питьо это слегка пугало. Он не привык быть в центре внимания, близнецы в семье всегда находились как бы на отшибе – самые младшие, чьим мнением интересовались в последнюю очередь, если интересовались вообще, они привыкли к некоторому пренебрежению со стороны близких, и считали это почти нормальным. Теперь же – Амрод это чувствовал – всё было по-другому. Его решение повлечет за собой большие перемены в их беспокойном семействе, как один сорвавшийся камень тащит за собой целую лавину глыб, иные из которых во много раз больше виновника их падения. И близнецу не хотелось думать ни об этом, ни о том, что бешено кружащаяся воронка смерча в конце концов приносит гибель всему живому, что попадается на её пути.
И, тем не менее, поворачивать назад он не собирался. Пришло его время – любой эльда безошибочно это чувствует, и сейчас Амрод знал, просто знал, что – пора. Если сейчас он не обзаведется семьей, то не сделает этого уже никогда. А ему хотелось семью. Откуда вдруг возникло такое желание, Питьо понятия не имел. Он с рождения довольствовался обществом Тэльво, и больше ему абсолютно ничего не нужно было для счастья. Потом появился Куруфин…да, Курво. Курво Амрод любил, эта любовь не отменяла любви к близнецу, а как бы дополняла её. В близнецовом тандеме Питьо всегда верховодил – а ему ведь тоже иногда хотелось почувствовать, что рядом есть кто-то более сильный, на кого можно опереться. Атаринке дал ему это чувство надежности, защищенности – и Питьо с ума сходил по старшему брату и, поселившись с Тэльво на Амон-Эреб, не мог забыть Курво долгие, долгие годы…впрочем, вначале, конечно, он вообще забыл обо всем, у них с Амрасом появилась своя земля, дом, который можно было обустроить так, как им хотелось – и никакого папы, никаких братьев, падких на то, чтобы припахать младших по поводу и без. Свобода! Близнецы вдохнули её пряный воздух полной грудью, и она вскружила их легкомысленные головы.
И они веселились – работали, когда приходила охота, бездельничали, когда её не было, завязывали бурные романы и обрывали их – в общем, наслаждались жизнью по полной. И так продолжалось довольно долго – Куруфинвэ приезжал, конечно, но это было уже не то, дни, когда они жили все вместе, одним домом, миновали – и Питьо вдруг стало этого не хватать. Он никогда не предполагал, что такое может быть – но горячечная жажда свободы была утолена, Амрод насытился самостоятельностью и неожиданно понял, что тоскует. И эта тоска была такого свойства, что не заглушалась ничем – ни развлечениями, ни праздниками роа, ни работой. Питьо не мог понять, в чем дело, что его гнетет? Пока в один прекрасный день – а точнее, прекрасный вечер – не отпер ворота замка для Сириэль.
Они были знакомы давным-давно – ещё когда Амон-Эреб только строился, лайквенди забрела к ним и какое-то время жила, отдыхая от скитаний. Сама она была родом с берегов Нарога, но непокой рано проник в её сердце и с тех пор она никогда не жила подолгу на одном месте. С ней было интересно. Весело. У феанорингов не было родных сестер – и, познакомившись с Сириэль, Амрод впервые пожалел об этом. Она была классная. В ней не было ни грамма заносчивости и желания верховодить, как у Нэрвен или капризного желания быть в центре внимания, как у Арэдэль. Лайквенди обладала удивительно светлым нравом – и, хотя годами была старше любого из феанорингов, в душе ухитрилась остаться беспечным ребенком. Иногда Питьо казалось, что Эру, словно в насмешку, вложил смелую, горячую мальчишечью фэа в хрупкое девичье тело. Сириэль была бесстрашной – но не безрассудной. Она была умна – но никогда не задавалась. И, что самое главное – с ней было просто и легко, до того легко, что Амрод не чувствовал в её присутствии ни малейшей скованности, как будто находился наедине с Тэльво или с Майтимо. Даже если она попадала впросак, долго сердиться на неё было совершенно невозможно, до того солнечная это была натура. Питьо и в голову придти не могло, что он будет так свободно общаться с совершенно посторонним эльдой, к тому же девушкой. Большинство девушек, которых он знал, все время что-то требовали. Даже когда ничего не говорили – требования подразумевались. Девушкам нужно было уделять внимание. Дарить подарки. Говорить комплименты. Ну или что-то такое – Питьо знал всю эту хитрую азбуку весьма смутно и обычно действовал по наитию – благодаря его неотразимому обаянию всё прокатывало в лучшем виде.
Сириэль же была совершенно другой. Она была девушкой – и в то же время «своим парнем». Амроду это ужасно нравилось и, спустя какое-то время он с удивлением понял, что когда лайквенди нет рядом, ему недостает её общества. Не то чтобы было прямо грустно – а всё-таки чего-то не хватает. Особенно остро он ощутил это, когда Сириэль уехала – отправилась странствовать дальше. Что-то потянуло Питьо за сердце, и долгое время он ходил смурной, не зная, чем себя занять. Но потом – новые дела, новые встречи, лица заслонили от него этот образ и когда через несколько десятилетий лайквенди появилась вновь, Питьо даже не сразу её узнал.
Она не особенно изменилась – скорее, другими стали близнецы. Но когда они снова собрались вместе, Амроду показалось, что этих лет словно бы и не было вовсе. Потому что они смеялись и шалили и бесились, как прежде и Питьо сам не заметил, как предложил ей остаться – это вышло как-то само собой – а она как-то сама собой согласилась…и тогда он вдруг понял. Понял, что гложет его с такой отчаянной силой и не дает покоя. Все эти смешливые перепалки, нежные взгляды исподтишка, объятия, дружеские лишь на первый взгляд – всё это один в один напоминало отношения Феанора и Нерданэль!
Когда до Амрода дошло – с опозданием, как до жирафа – он некоторое время пребывал в культурном шоке. Он, Питьофинвэ Феанарион, Амбарто, предпоследний из феанорингов, хочет – страшно сказать! – жениться…
Сначала эта мысль была для близнеца, как удар пыльным мешком по голове, но постепенно он с ней свыкся. Он прекрасно понимал, что она никогда не пришла бы ему в голову, если бы он не встретил ту самую девушку, которая была предназначена ему. Эльдар не женятся «для галочки» или потому что «пришло время», как это было принято у аданов. Они просто хотят этого, когда встречают своего избранника или избранницу. Это естественное желание. Питьо знал об этом, но, как и многие юные создания – что эльфы, что люди, без разницы – как-то не думал, что это произойдет и с ним…
Трусил он ужасно. И не того боялся, что она откажет – был уверен, что не откажет…он боялся самого этого шага. Ступить за некую грань, за которой жизнь неотвратимо изменится – вот что было страшно. К тому же – Тэльво…как он отреагирует на это? Ссора по поводу дня рождения Курво отнюдь не добавила Амроду энтузиазма. Но он уже знал, чего хочет. Чтобы у него снова была семья – большая, дружная семья, как раньше. Конечно, всякое случалось между феанорингами, но одно оставалось неизменным – каждый из них готов был ради другого жизнь положить. Их внутренние разборки перед лицом угрозы внешней не имели никакого значения – они были кланом, тесно спаянным кланом – и они остались такими и по сей день. Но у каждого из них теперь была своя жизнь, а Питьо хотелось, чтобы рядом с ним снова были родные и близкие ему существа.
Дети.
Его дети.
Как сказал бы Макалаурэ, любивший ёмкие и красивые выражения – ситуация стала предельно ясной.

- Сири…
- Что?
- Эээ…я имею честь…просить твоей руки.
- А у тебя что – своей нет?
- Своя уже устала….
Звонкий смех, быстрый блеск глаз…
- Ну ты и врун!
- Ну…да. Так что?
- Что – что? – невинное движение бровей.
- Сир, не дури, тебя серьёзно спрашивают!
- Не дергайся, ты становишься похож на Майтимо! Когда он вот так же хмурится и говорит: «Детки, вы меня так расстроили…» Ай!
- Это тебе, чтобы не передразнивала Нельо!
- Аааа! Деспот. Домашний тиран!
- Да, я такой. Неужели ты откажешься от меня из-за этого?
- Отказаться от самого большого приключения в моей жизни? Я ещё не сошла с ума, Питьофинвэ Феанарион!
- Разве?
- Ну если только самую малость…но ведь за это ты меня и любишь, правда?
Губы – слаще самого сладкого мёда…тело – точно лук, тонкий и гибкий, но согни, попробуй-ка – облезешь…
- Правда…Сириэль…и я готов это доказать…
- Эээ…прямо здесь ты хочешь доказать мне это? Прямо сейчас?
- А ты что-то имеешь против?
- Нее…против имения я никогда ничего не имею…
- Пошлячка…
- Паршивый хорек…

Счастье – это солнечный луч, упавший на лицо сквозь океан листвы…она волнуется под порывами ветра и касание такого луча – лишь краткое мгновение, миг, один удар сердца…и мы ждем его, этого прикосновения, ждем, и ловим, бегая с места на место…но почему-то мало кому приходит в голову выйти из-под дерева…

- Папа?
Феанор медленно отложил инструменты и повернулся на звук голоса. Он соскучился по Келегорму – они уже давно не общались и в тот раз, когда сыновья собирались на «вечер откровений» виделись лишь мельком. По Майтимо Огненный скучал больше, но он любил всех своих детей, без исключения и всегда гордился красотой и охотничьей сноровкой Турко. А бешеный нрав…что ж, это было во всех феанорингах, в ком-то больше, в ком-то меньше – частица Огня их отца. Феанор гордился в сыновьях даже этим, хлопотным, в общем-то, свойством. Беда была в том, что и гордость и любовь он демонстрировал куда как редко.
- Здравствуй, сынок, - Огненный стянул рукавицы, в которых работал и сделал шаг вперед, - я рад, что ты приехал.
Келегорм вскинул голову и, приблизившись, неловко замер перед отцом – тот обнял Красивого за плечи и ощутил легкую дрожь, пронизавшую его сильное тело. Это был не то чтобы страх – скорее некий священный трепет, который охватывал всех сыновей , без исключения, когда они оказывались рядом с Феанором.
- Я…я тоже рад, - произнес Турко и чуть заметно вздохнул. Впрочем, Огненный, проведший бурную ночь в дебатах с Нерданэлью, не был склонен усугублять страдания сына.
- Как дела в Химринге? Всё ли благополучно?
При слове «Химринг» Красивый дернулся и Феанор понял, что всё-таки допустил промашку.
- Всё в порядке. Отстроили третий рубеж.
- Я слышал, Питьо объявил о своей помолвке.
- Да, будет большой праздник. Все приглашены.
- В Таргелионе?
- Да, у Морьофинвэ, - и снова легкая дрожь напряженных мускулов. Феанор взмок.
- Ты хочешь поехать туда с нами, Туркафинвэ?
- Если вы не против – мне бы этого очень хотелось. Майтимо…у него дела. И скорее всего он подъедет немного позже…не успеет к началу.
- Ну, я уверен, Питьо захочет его подождать. Это же Нэльо.
- Да, - на этот раз улыбка коснулась бледных губ Красивого, он бросил быстрый взгляд на отца – но тут же снова опустил голову, пряча заплаканное лицо.
- Что ж, значит, договорились, - нарочито бодрым голосом произнес Огненный и не без досады понял, что всё-таки налажал. Нерданэль была права – дипломатия не его стихия. Ну что ж поделать… - завтра и отправимся. Ну, ступай, - Феанор похлопал сына по плечу и чуть не добавил «беги к маме» - но вовремя прикусил язык.
Турко кивнул и пошел, но у самой двери обернулся и пронзил отца таким отчаянным, таким мученическим взглядом, что в этот миг Феанор был готов простить ему всё – даже эту несчастную любовь к Майтимо. Только бы не видеть у сына таких глаз – как будто сердце его перепиливают на части тупой пилой.
Весь в растрепанных чувствах, Огненный вернулся к прерванным делам. Но не раз и не два его рука с инструментом замирала, и синие глаза смотрели словно внутрь себя и хмурились густые темные брови. Мысли Феанора были далеки от работы в тот день.

Omenta Haloisi!*

Любовь пытаясь удержать,

Как шпагу держим мы её.

Один - к себе за рукоять,

Другой – к себе за острие.

Любовь пытаясь оттолкнуть,

Как шпагу дарим мы её.

Один – эфесом другу в грудь,

Другой – под сердце острием.

И тот, кто лезвие рукой

Не в силах удержать

Когда-нибудь любви другой

Сожмет надежно рукоять.

И рук, сжимающих металл,

Ему ничуть не будет жаль –

Как будто сам не испытал,

Как режет сталь, как режет сталь.

Д. Бикчентаев

- Ещё вина, Тэльво?
- Нет, спасибо, мне хватит. Легко хмелею, ты же знаешь.
Морьо улыбнулся – и, натолкнувшись, как на острогу, на взгляд Атаринке, одним махом допил свой кубок. Куруфинвэ поспешно отвел глаза. Они сидели вчетвером в просторном обеденном зале замка Карантира – и напряжение, возникшее между братьями, казалось почти осязаемым, словно сам воздух загустел, хоть режь его ножом. Все прекрасно понимали нелепость светской беседы и всё равно продолжали играть в эту игру, потому что боялись говорить в открытую. Ведь стОит мыслям облечься в слова – и от них уже не отвертишься, это каждый феаноринг знал назубок.
- Сириэль приезжает завтра? – осведомился Морьо, чтобы хоть как-то разрядить повисшее молчание.
Амрод неловко кивнул.
- Да. Я поеду её встречать, так что сегодня надо бы лечь пораньше.
- Я провожу тебя, - поспешно произнес Атаринке и поднялся одновременно с близнецом. Тот слегка побледнел.
- Не стОит, Курво, в самом деле. Я не смогу поболтать с тобой, мне и правда завтра очень рано вставать.
«Поболтать…я и не собирался с тобой болтать, что ты корчишь из себя идиота!», хотелось рявкнуть Куруфину, но он только прикусил губу до боли.
- Как скажешь.
Амрод кивнул братьям и поспешно – даже, пожалуй, слишком поспешно – покинул зал. Словно боялся, что за ним погонятся. Куруфинвэ проводил его глазами, потом взглянул на сидящих рядом Морьо и Тэльво…и вдруг сорвался с места и тоже выбежал из зала, громко хлопнув дверью.
- Бедняга, - неожиданно произнес Амрас с таким глубоким сочувствием, что Морьо оторопел…а потом снова почувствовал себя птицей, бьющейся в силках. Только теперь он видел, что нити этой ловушки оплели всех их, всех четверых и одному Эру известно, как они из неё выберутся.

Закрывшись в своей комнате на ключ, Амрод прислонился спиной к двери и глубоко вздохнул. Он и сам не знал, что его подвигло на перенос празднования помолвки в Таргелион. Почему бы не в Амон-Эреб, где он собирался жить с Сириэль после свадьбы? Питьо сам не мог понять себя до конца, но ему не хотелось праздновать свою помолвку в доме, который они строили вместе с Тэльво, строили для них двоих. Он боялся, что младший сорвется, выкинет одну из тех бешеных штук, на которые все феаноринги были большими мастерами, и почему-то Таргелион казался Амроду наиболее безопасным местом. Во-первых, это была нейтральная территория, во-вторых – там был Карантир, а он любил Амраса и мог его поддержать.
Всё вроде бы подтверждало расчеты старшего близнеца. Когда они прибыли в Таргелион, Тэльво демонстративно поселился в покоях Морьо и они почти не расставались. Пока шла подготовка к празднику, близнецы едва ли обменивались десятком слов за день – Питьо задевало такое явное пренебрежение со стороны Амраса, но он терпел, понимая, как непросто сейчас младшему.
Однако кроме испорченных отношений с Тэльво существовала проблема и более глобальная. И имя ей было Куруфинвэ.
Это было ужасно. Брат не желал понимать никаких намеков. Вначале это не беспокоило Амрода – но события развивались быстро и уже через несколько дней домогательства Куруфина стали обретать отчетливый характер преследования. Куда бы ни пошел Питьо – везде его встречал тяжелый, обвиняющий взгляд темно-синих глаз и это было гораздо хуже даже истерик младшего близнеца. Потому что Амрод ощущал опасность, исходящую от этого взгляда. Он прекрасно знал, с каким маниакальным упорством Курво умеет добиваться своего. Там, где Амрас лил горючие слезы, а потом смирялся с неизбежным, Атаринке молчал и действовал. И эти действия всегда вели к результату – к заранее четко запланированному результату. Ожидание этого результата, осознание его ужасающей неизбежности просто сводили Питьо с ума, и от постоянного нервного напряжения он был сам не свой.
Он понимал, что вихрь событий продолжает свое неотвратимое движение, и ничто в целом мире не может его остановить.

- Всё будет хорошо.
Эту фразу Нерданэль говорила по осанвэ уже три раза – и теперь наконец произнесла вслух. Феанор с усилием отвел взгляд от напряженной спины Келегорма.
- Что бы ты ни говорила – у меня всё равно есть ощущение, что добром это не закончится, - Огненный поправил повод лошади, хотя тот не был запутан и потер ладонью лоб. Нерданэль хорошо знала этот жест – он означал, что Феанор в растерянности – достаточно редкое для него состояние. Они находились в дороге уже второй день, Гелион остался позади, и до замка Карантира оставались какие-то сутки пути.
- Это будет непросто, - нолдэ согласно склонила голову, отягощенную массой тяжелых рыжих кудрей, безжалостно заплетенных в косы, - ведь то, что приносит счастье одному, почти всегда оборачивается страданием для другого.
- Ты так спокойно об этом говоришь! Они наши дети, Нер – и они мучаются!
Нерданэль не без удивления взглянула на мужа – мало кто мог похвастаться тем, что услышал, как Кано Феанаро выражает сострадание к кому-то – тем более вслух.
Огненный слегка поморщился и снова взглянул на Турко, который ехал далеко впереди, ссутулившись в седле. Куда девалась его гордая посадка, его осанка Охотника! Он старался держаться особняком, на все вопросы отвечал односложно и всю дорогу был погружен в свои невеселые мысли. Нерданэль глубоко переживала горе сыновей – Майтимо закрылся аванирэ, и невозможно было до него достучаться – и вместе с тем этот разрыв принес ощутимую пользу. Он дал возможность Феанору обратить наконец внимание на чувства своих детей. Впрочем, Нерданэль была совершенно уверена, что он и раньше их замечал – просто не придавал им значение. А уж тем более не считал серьёзными отношения Майтимо и Туркафинвэ. Теперь же что-то изменилось. Потому что Феанор увидел – разрыв с Нельо разбивает сердце его третьему сыну. Нерданэль молила Эру даже не о том, чтобы отношения между её детьми наладились – она и так знала, что они наладятся, так или иначе, рано или поздно. Нет, она молила только об одном – как бы Огненный Дух не надумал вмешаться, чтобы, со свойственной ему решимостью, исправить сложившуюся ситуацию. Потому что в этом случае добром дело действительно не кончится. А он явно размышлял об этом – нолдэ слишком хорошо знала это выражение угрюмой задумчивости в синем, как штормовое небо, взгляде мужа.
- Они разберутся сами, Кано, - как можно мягче произнесла она, - всё будет в порядке. Они уже взрослые – и способны сами творить свою жизнь, поверь.
- Посмотрим, - хмуро произнес Огненный и снова прожег пристальным взглядом спину Келегорма. Тот вздрогнул, поёжился и поспешно тронул коня каблуками, вынуждая его ускорить шаг.

- Оставь меня в покое, слышишь?! – Майтимо быстро зашел в комнату, которая совсем недавно была общей для них с Келегормом и попытался притворить дверь, но Маглор ловко уперся в неё носком сапога, а потом плечом и маневр Высокого не возымел эффекта, - Кано, ты дурак? Я же сказал – я не желаю об этом говорить!
- В данный момент меня не колышет, что ты желаешь, - тон Маглора был непривычно жестким. Он зашел в комнату, закрыл дверь и заложил засов. Потом повернулся к Маэдросу и скрестил руки на груди в позе Феанора-завоевателя.
Нельо наблюдал за действиями песнопевца с чувством отвратительной беспомощности. Маглор бесил его – но ещё больше бесило то, что Майтимо ничего не мог с этим поделать. Вообще-то младшим братьям редко удавалось по-настоящему вывести рыжего феаноринга из себя – для этого им нужно было сотворить что-нибудь совсем уж экстраординарное.
Например, начать вести себя так, как будто это они – старшие. И Макалаурэ, будучи посвященным в некие высокие материи, совершенно не стеснялся в средствах. Собственно, он был единственным из братьев, кто смел так обращаться с первенцем Феанора. Нельо очень ценил помощь певца в решении каких-то проблем с младшими – однако когда тот применял те же приемы к самому Майтимо, ему почему-то всегда становилось страшно обидно.
- Ты ведешь себя, как ребенок! – на всякий случай предупредил он.
- А ты – как глупец.
- Это профессиональная точка зрения? Я ценю её. А теперь уходи.
- Что с тобой происходит? Новый приступ старой болезни под названием «ах-какой-я-плохой-папа-никогда-не будет-мною-гордиться» - так, что ли?
У Майтимо запылали уши.
- Кано…
- Я всю жизнь Кано, - певец был неумолим. Взгляд серых с поволокой глаз, всегда такой мягкий, задумчивый, сейчас обрел твердость и остроту стального клинка.
- Мне казалось, твои принципы не позволяют тебе вмешиваться в дела других без их просьбы, - предпринял ещё одну попытку Майтимо.
Маглор улыбнулся – точнее, изобразил улыбку.
- Это не касается друзей и родных. Если я вижу, что они отправляют свою жизнь прямиком к Морготу – я имею право дать им по мозгам вне зависимости от их желаний. Знакомая позиция, старший?
- Да я никогда…
- Тем хуже для нас. Хорошая трепка в определенные моменты жизни идет только на пользу. Но ты всегда был так бесконечно снисходителен к нам! Впрочем, сейчас не время и не место обсуждать это. Вернемся к теме разговора.
- Тут не к чему возвращаться, поверь.
- Ты разбиваешь ему сердце.
- Кажется, мы собирались поговорить обо мне?
- Он не такой сильный, как ты – и ты это знаешь.
- А как насчет моих желаний?
- Если бы ты не закрылся аванирэ, то знал бы, что его психика под угрозой срыва – но нет, ты трусливо спрятал голову в песок!
- Да пропади всё пропадом!! – взвился Маэдрос, окончательно выведенный из себя, - какого барлога ты наезжаешь на меня?! Почему вы все, ВСЕ думаете только о нем, принимаете в расчет только одно звено этой проклятой цепи? «Ах, бедный Турко, он всегда был такой чувствительный, такой легковозбудимый, надо беречь Турку, холить и лелеять, а Майтимо пусть уж как-нибудь потерпит, ведь он всегда терпит, он же старший, это его долг…». Меня это уже задолбало! Всю свою жизнь я приспосабливался под вас, делал всё так, чтобы было для вас лучше, старался как проклятый, чтобы быть хорошим старшим братом…и что я получил взамен, Кано?! Мы все уже взрослые, но моё мнение по-прежнему автоматически не берется в расчет – никто и никогда о нем даже не задумывался, потому что я всегда поступал так, как лучше для семьи! Но вы просчитались, - Майтимо вытянул руку в направлении Маглора и наставил на него указательный палец. Певец поморщился, - в этот раз я сделаю по-своему – и ни ты, ни отец, ни сами всемогущие валар не заставят меня изменить решение!
Макалаурэ усмехнулся. Казалось, эта яростная вспышка совершенно его не задела.
- Я польщен – меня поставили в один ряд с валар – и, что ещё более лестно – с отцом. Ты всё сказал?
- Да! Тут сложно что-то добавить, не находишь? – Нельо обессилено плюхнулся в кресло и зарылся пальцами в волосы. Маглор присел на постель. Какое-то время они сидели молча, погруженный каждый в свои мысли. Наконец Майтимо поднял на брата угрюмый взгляд.
- Извини, но что ты всё ещё здесь делаешь? Разве ты не достиг своей цели? Я сорвался, выговорился, ты меня выслушал, мне легче. Всепрощающий и всепонимающий Канафинвэ Макалаурэ покидает своего неразумного старшего брата, занавес. Вполне подходящий сценарий.
- Ну вот опять, - Маглор наклонился ниже, чтобы видеть лицо старшего, но тот отворачивался, - почему ты так уверен, что весь мир только и думает о том, чтобы причинить тебе боль, Нельо?
- А что – разве это не так?
Певец невольно улыбнулся – но теперь это была настоящая, добрая улыбка.
- Узнаю отцовский эгоцентризм. Не переживай, ты не одинок. В Арде есть ещё по меньшей мере семь Эльдар с таким же диагнозом.
- Но мой случай – самый запущенный? – Майтимо силился улыбнуться, но губы у него дрожали, всё сильнее и сильнее.
- Конечно. Ведь ты же старший. И больше всех похож на отца, как бы Атаринке не пыжился.
Нельо засмеялся, но смех сам собой перешел во всхлип. Рыдания распирали грудь и горло с такой силой, что причиняли боль – и тут теплая рука Кано легла ему на плечо.
Это было последней каплей. Несколько мгновений спустя Майтимо с изумлением осознал, что они с Маглором сидят на полу, его голова лежит на груди у певца и тот ласково гладит рыжие кудри и плечи, сотрясающиеся от плача. И это было так хорошо – наконец-то хоть чуть-чуть отпустить контроль, перестать сдерживаться, позволить себе быть уязвимым, слабым…раньше Майтимо мог быть таким только с Келегормом, да и то не всегда.
- Всё хорошо, - мягко повторял Маглор, - всё будет хорошо, Нельо…это не мир причиняет тебе боль, поверь. Это ты сам. Ты сам причиняешь себе боль тем, что ждешь от мира определенного ответа на свои действия, а когда этого ответа нет или он другой, не такой, как ты ожидал – это сразу выбивает тебя из колеи. На самом деле путь, который для тебя столь тяжел и причиняет столько страданий – ты сам избрал для себя…
- С…сам? – всхлипнул Майтимо и ладонями вытер слезы. Распрямился, глядя на Маглора, - о ч…чем…ты?
- Всю свою жизнь ты стремился быть хорошим старшим братом для нас. Ради этой цели ты пожертвовал очень многим – мне можешь не рассказывать, я знаю об этом лучше, чем кто бы то ни было. Так почему сейчас тебя так ранит наша неблагодарность – явная или воображаемая? Ведь это был твой выбор, Майтимо.
Рыжий так обалдел, что у него даже слезы высохли. Несколько минут он смотрел на песнопевца так, будто сильно сомневался в ясности его рассудка. И дальнейшие слова Маэдроса это подтвердили:
- Наверное, я ослышался. Ты сын Феанора, верно – так же, как и я? Мы выросли и жили в одном доме, бок о бок все эти годы? Так о каком выборе вообще может идти речь?
- Не закрывайся отцом, этот ход сгодился бы для близнецов, но никак не для тебя, старший. Феанор не имеет ничего общего с твоим фанатичным стремлением обеспечить нам счастливое детство несмотря ни на что.
- И у тебя хватает бесстыдства…не ожидал от тебя, Кано!
- Правда не всегда бывает приятной – но от этого она не перестает быть правдой, Майтимо. Я бы не сказал тебе сегодня всего этого, если бы не знал, что ты готов это услышать и принять. Но, разумеется, я не могу тебя заставить. Могу только попросить – попытайся, хотя бы попытайся понять…
- Понять – что? – Нельо рывком поднялся на ноги – Маглор последовал его примеру. Теперь они вновь стояли лицом к лицу, словно дуэлянты, готовящиеся к решающей схватке. Во всяком случае на заплаканном лице старшего отражалось именно это стремление – бороться до конца. В этот миг, несмотря на рыжие волосы, он был очень похож на Феанора, - это твое утешение, Кано? Я во всем должен винить себя? Я не так воспитал вас, я не дал вам того, что нужно? Снова я во всем виноват – как и всегда? Ну спасибо тебе, певец…
- Ты опять понял всё так, как тебе захотелось. Я сказал – если наш путь причиняет нам боль, первый шаг к тому, чтобы изменить все, сделать его другим – это принять тот неоспоримый факт, что мы сами его таким сделали.
- Но у меня не было выбора!
- Выбор есть всегда. У Финакано, у Финрода тоже есть младшие братья и сестры. Но, в отличие от тебя, они не сделали их средоточием своей жизни.
- Что ты сравниваешь! У Астальдо и Инглора нормальные родители!
- У нас тоже были родители. Они были и есть в ответе за нас – не ты. Ты добровольно взял на себя эту ношу, Майтимо. Ты мог наплевать на нас – как это сделал отец, когда ему было плохо. Он смалодушничал, когда ушла мама – а ты нет. Оказаться в чем-то круче Феанора…- Маглор пожал плечами, - спору нет, это способно поднять самооценку любого до небес.
- Неужели ты думаешь, что я сделал это ради своей самооценки? Я любил вас! И сейчас люблю…ради себя я бы и пальцем не пошевельнул…
- Вот оно! – певец многозначительно поднял палец, - ты сам ответил на свой вопрос – почему всё так. Именно поэтому. Зачем ты подменил свою жизнь нашими жизнями, Майтимо? Они тебе не принадлежат. Никто не просил тебя жертвовать собой ради нашего благополучия и счастья – а ты сделал именно это, сам, по собственной свободной воле. Понятное дело, что теперь тебе обидно. Ты отдал всё – а взамен получаешь неизмеримо мало, потому что никто из нас не хочет отдавать тебе свою жизнь – даже Турко. И это тоже наш свободный выбор, которого никто не вправе нас лишить. Это замкнутый круг, старший. Теперь ты это понимаешь?
Майтимо стоял, опустив голову. У него было чувство, будто его оплевали. Будто самое дорогое, что было у него, просто взяли и вышвырнули на помойку. Голос Маглора доносился словно откуда-то издалека:
- Есть и ещё кое-что. Смотри – все мы избрали свой путь: я – музыку, Турко – охоту, Куруфинвэ – изобретения, Морьо – воинское искусство…а ты? У тебя всегда было только одно увлечение, одна страсть в этой жизни – мы, твои братья. Старшим и младшим тяжелее всего в плане самореализации, но близнецы всё-таки кое-как начали двигаться в нужном направлении – помолвка Питьо обнадеживающий шаг. Ты же ходишь по кругу, Нельо.
- И что ты предлагаешь мне сделать? – прошептал Майтимо непослушными, онемевшими губами. В груди расползался предательский холод. Старший чувствовал, что Маглор прав – и это как раз и было самое ужасное, - выкинуть вас из своей жизни и начать заниматься художественной лепкой или росписью по стеклу?
- Да нет же, глупый! – певец сильно сжал локоть Нельо, и тот увидел совсем близко его взволнованное лицо и глаза, полные сочувствия – невыносимого сочувствия, казалось, проще было умереть, чем терпеть это, но не было для старшего феаноринга такого легкого выхода, - всё, что тебе нужно сейчас – это понять, что всё, что ты сделал со своей жизнью, ты сделал по своему выбору, Майтимо. Мы можем обманывать себя, что нас заставили обстоятельства, родители, друзья – но всё это полная чушь, потому что окончательный выбор всегда за нами самими, даже если мы этого не осознаем. Свобода выбора – это дар Эру своим Детям и даже Он сам не в силах лишить нас этого дара. И уж тем более этого не мог бы сделать Феанор. Ты сам выбрал для себя этот жребий, Нельофинвэ Феанарион. Ты сам положил на алтарь свою жизнь. А значит, только ты можешь всё это изменить – изменить так, чтобы больше не чувствовать себя несчастным.
Майтимо издал полузадушенный стон, словно слова Маглора вырывали из него часть души…нет, скорее они душили его – иначе почему такое ощущение, будто горло стягивает мягкая удавка? И почему это комната так странно накренилась и начала становиться какой-то узкой и темной?...Всё более темной с каждой минутой, пока не исчезла совсем – а вместе с ней исчез и сам Майтимо.

Он очнулся оттого, что кто-то бережно гладит его по лбу и волосам – и невольно потянулся за этой нежной, узкой ладонью, прошептал чуть слышно, улыбаясь:
- Тьелко… аlmarenya…
Но когда туман перед глазами рассеялся, Майтимо увидел не Келегорма, а Маглора, который смотрел на него, как обычно – мягко и с легкой тревогой в глубине серых глаз. Боль от разочарования оказалась неожиданно сильной, и Нельо закусил губу, подавляя вздох. Тяжело было даже просто пошевелиться, как будто на руки и ноги навалили мешки с песком.
- Долго я провалялся в отключке? – пробормотал Майтимо, силясь приподняться. Он не стыдился своей слабости – с Маглором можно, тот уже видел старшего феаноринга в самых разнообразных душевных и физических состояниях, так что стесняться и изображать из себя что-то было совершенно бессмысленно, а Нельо не любил бессмысленных поступков.
- Несколько десятков минут, - спокойно произнес Маглор. Любой другой, пожалуй, извинился бы за такую жестокую встряску – но только не Кано. Майтимо иногда казалось, что второй сын Феанора неверно выбрал Путь – ему надо было стать не певцом, а врачевателем. Впрочем, он и так им отчасти был. Роар эльфов не нуждаются в лечении так, как тела атани, а вот с фэар дело обстоит куда менее благополучно…- полежи ещё, пока головокружение не пройдет. Всё в порядке.
Майтимо покорно откинулся на подушку и прикрыл глаза. Внезапно тоска по Келегорму с такой силой всколыхнулась в нем, что рыдания снова стиснули горло. Это Турко должен был сейчас сидеть рядом и гладить его по волосам, это рука Турко должна была лежать в его руке…а он всё разрушил – сам, по собственной воле! Макалаурэ прав – он, Майтимо, просто ничтожный болван и сам виноват во всем, что происходит…
- Ну-ну, хватит чувства вины на сегодня, - на этот раз голос Маглора прозвучал предостерегающе – и чуть взволнованно, словно певец боролся с собой, - Нельо…у атани есть хорошая поговорка – нет ничего непоправимого, кроме смерти. Нас это не касается в такой же мере, как людей – и всё же…- тонкие пальцы нежно потрепали Майтимо по кудрям, - мы живы и мы вместе. Всё будет хорошо, брат.
Майтимо всхлипнул чуть слышно и прижмурил темно-золотые ресницы.
«Совсем ты расклеился, старший, распустил сопли, как девчонка. Что сказал бы отец, если бы увидел?»
Но мысль о том, что сейчас Маглор уйдет и он снова останется один на один со своей болью, тоской и горьким сознанием собственного несовершенства была непереносима, и Нельо чуть слышно прошептал:
- Кано…останься. Пожалуйста.
- Конечно, я побуду с тобой, - ответил Маглор с секундной заминкой, которая была заметна только тем, кто очень хорошо знал песнопевца, - спи. Я здесь, рядом…
- Кано! – перебил его Майтимо, по-прежнему не открывая глаз, и его пальцы сомкнулись на запястье Маглора…и в этом пожатии было всё – и благодарность, и ласка и робкая, почти кроткая мольба о понимании…
Незачем было что-то говорить – феанариони слишком хорошо знали друг друга, слишком сроднились, срослись душами, чтобы требовалось облекать мысли и чувства в слова. Они даже в осанвэ зачастую не нуждались, ощущая друг друга тем нутряным, животным чувством, которое заставляет рыб сбиваться в косяки и безошибочно подсказывает птицам путь в теплые края…
Губы Маглора коснулись сухих, искусанных губ Майтимо, и тот прерывисто, по-детски всхлипнул, отвечая на поцелуй, обнимая певца за шею, притягивая к себе…потом – шорох сбрасываемой одежды, теплое, такое родное тело рядом, свежий, васильковый аромат волос…Нельо не открывал глаз, хотя Маглор предупредительно накинул темную ткань на светящийся кристалл – и совсем не потому, что представлял, будто это Келегорм лежит в его объятиях. Так низко старший ещё не пал, он никогда не нанес бы брату такую жестокую обиду. Просто в этот миг он был точно ребенок, который закрывает глаза и ему кажется, что всё это происходит не с ним. Он хотел этой близости, желал её – но это было именно банальное желание близости, она была необходима Нельо, чтобы заглушить страшное, невыносимое чувство одиночества, оторванности от всего мира и хоть на миг ощутить себя живым и кому-то нужным…Маглор ласкал его так же, как делал всё в своей жизни – мягко, уверенно – его руки и губы были ненавязчивыми и теплыми, они не сводили с ума, они дарили успокоение…певец не говорил ничего, не произносил никаких утешающих или ласковых слов – это было ни к чему. И когда он лег между расслабленных ног Майтимо и, приподняв его за талию, бережно вошел в него – старший всхлипнул, выгнулся всем телом – и закрыл лицо руками…без стона, без крика он принимал Маглора в себя всем своим существом – но слезы продолжали тихо струиться из-под ресниц Нельо, смачивая густые рыжие кудри на висках, и не было никаких сил остановить этот скорбный, тяжкий, точно расплавленный свинец, поток…лишь когда Макалаурэ задышал чуть чаще и, прильнув поцелуем к шее Нельо, излился в него, старший запрокинул голову и застонал – хрипло, сорванно – и порывисто прижал брата к себе, зарываясь пальцами в его волосы, цепляясь за него, точно за последнюю свою опору в этом ненадежном мире…
А потом они лежали рядом, голова Майтимо покоилась на плече певца – измученный своими душевными терзаниями старший феаноринг буквально провалился в сон, успев лишь прошептать «спасибо» и ткнуться губами куда-то за ухо Маглору…тот ласково поцеловал Нельо в лоб, а потом долго ещё лежал, глядя широко раскрытыми глазами в темноту, а в голове его медленно складывалась и начинала звучать мощным крещендо новая, прекрасная мелодия, какой доселе не видел мир…

Келегорм часто слышал от Финрода, что многие аданы считают Эльдар чуть ли не образцом совершенства. Что смотрят на них, как на неких возвышенных существ, чуждых всяческих слабостей, и что уверенность в том, будто эльфы рождаются с чувством высокой моральной ответственности и Эру знает чего ещё в крови, либо впитывают всё это с молоком матери – эта уверенность настолько безраздельно владеет умами людей, что превратилась в навязчивую идею. Впрочем, трудно было их винить – ведь они общались в основном с Финродом, а что такое Финрод? Он даже в родной семье всегда считался чудаковатым…может, именно потому, что был вот таким – образцом для подражания во всем. Мудрость, всепонимание и, что самое ужасное, всепрощение…когда смотришь в эти ясные глаза, на это прекрасное спокойное лицо, словно никогда не искажавшееся страстями – вполне можно предположить, что эльфийские дети не мучают собачек и кошечек, уважают родителей, и, когда в комнату входят девочки, встают и раскланиваются самым церемонным образом, вместо того, чтобы запустить в них комом грязи…
Последняя мысль вызвала воспоминание, отразившееся слабой улыбкой на лице Турко. Он снова поднял глаза и на этот раз встретил взгляд Финдарато со своим обычным бесстрашием.
- Всё в порядке? – осведомился тот, и Келегорму, как всегда, захотелось стукнуть двоюродного брата чем-нибудь тяжелым. Так, для профилактики. Посмотреть, как он отреагирует. Здесь, в полутемной библиотеке, освещаемой лишь огнем в камине, тяжелых предметов было хоть отбавляй – книги, какие-то поделки – несомненно, творения шаловливых ручек Карантира…хорошо, что темно и не видно – ужасно смотреть на предметы, сделанные со столь явной претензией на что-то, что она заслоняет саму суть работы.
- Ну, если не считать того, что я расстался с Майтимо и тоска по нему разрывает мне сердце…- Келегорм демонстративно закатил глаза и фыркнул в стакан с горячим вином, которое они распивали, придвинув глубокие кресла к самому огню, - разве ты не слышал? Ужасная история алчности, секса и убийства…
Золотые брови Финдарато поползли вверх.
- Первые два пункта ещё допускаю, однако третий…
- А что не так с третьим пунктом? – невинно поинтересовался Келегорм и покачал ногой в изящном замшевом сапоге с вышивкой. Ему страшно хотелось вывести Финрода из себя – сегодня как никогда сильно, потому что внутри словно дрожала до предела натянутая струна, и надо было куда-то сбросить это напряжение, чтобы полегчало. Как всегда, от стадии полной апатии, порожденной отчаянием, Турко перешел к злости на всё и вся. Невозмутимый и уравновешенный Инголдо раздражал его до невозможности, однако феаноринг с каким-то мазохистским упрямством проводил с ним время, шпыняя несчастного кузена по мере сил. Тем не менее свои шансы Турко оценивал трезво – тот, кто злится, почти всегда уже заведомо проиграл.
- Никто вроде не умер?
Келегорм прикусил губу и прищурился, словно обдумывая ответ.
- Поверь мне – если гости будут прибывать с такой скоростью – ждать придется недолго…ты сам знаешь, что обычно бывает, когда куча горячо любимых родственников собирается вместе…ассоциация с пауками в банке напрашивается сама собой.
Финрод покачал головой. Золотые волосы, собранные по простому, в косу, в тусклом свете пламени казались медными. Несколько прядей, выбившись из косы, почти невидимыми струями лежали на светлой шее эльфа.
- Я понимаю, тебе больно, Тьелкормо, однако не стоит...
- Плеваться ядом – ты ведь это хотел сказать? Я так и думал. Ты до отвращения предсказуем, Финдарато – я понимаю, почему люди так любят тебя…
Финрод только пожал плечами и ничего не ответил. Но от Турко не ускользнула быстрая усмешка, скользнувшая по губам кузена. Он уже хотел продолжить свои провокации, как вдруг дверь тихо скрипнула, и знакомый высокий голос произнес шепотом:
- Заходи! Да быстрее же, Сири! Что ты копаешься?
- Ты наступил мне на платье, недоумок хренов!
- Ооо…дай сюда…тьфу ты…зачем ты это напялила?
- Потому что здесь твоя мама, и я не хочу выглядеть перед ней как какая-то чокнутая амазонка! Достаточно того, что я лайквенди и…
- Я тебя умоляю! Ты скорее потрафила бы моей маме, если бы щеголяла в кузнечном фартуке…мммм…и больше ни в чем. Смекаешь?
- Ты для этого и притащил меня сюда! А вовсе не потому что Курво охотится за тобой!
- Мы могли бы хотя бы сейчас не упоминать о Курво? Ведь его присутствие не повод отказывать себе в простых житейских радостях?
- Ты такой разумный!
Приглушенное хихиканье и звуки поцелуев не оставляли сомнения в том, что последует дальше. Финрод уже дернулся было встать и обнаружить себя, но Келегорм с каким-то шалым блеском в глазах схватил его за руку. Парочка настолько увлеклась, что не обратила внимания на слабый шум, вызванный движением Инголдо.
«Зачем тебе это?», произнес укоряющий голос в голове Келегорма и тот изумился – Финрод крайне редко общался по осанвэ с кем-то не из своей семьи. Феаноринг по-прежнему сжимал его запястье, а пальцы другой руки приложил к губам, призывая к молчанию.
«Разве ты не хочешь послушать? Как они будут…»
«Нет, не хочу!»
«Почему же? Это мерзко? Тебе не нравится секс?»
Красивое лицо Финдарато отразило крайнюю степень изумления, что доставило Турко даже большее удовольствие, чем доносящиеся от дверей сладострастные постанывания. Но златоволосый кузен быстро взял себя в руки.
«Это нехорошо. Это же их личное дело, зачем подслушивать? Тебе бы хотелось, чтобы кто-то подслушивал, как вы с Майтимо…» - он не закончил, но румянец, тронувший щеки Финрода, был красноречивее слов. Можно было, конечно, списать его на жар от камина и вино, но Турко было не провести. И он невинно приподнял брови.
«При определенных условиях – да. Меня бы это даже возбудило. Тебя это шокирует?»
«Сейчас не тот случай…отпусти меня!»
Келегорм разжал пальцы.
«Прежде чем возвестить о своем присутствии, подумай вот о чем – ребят донимают, шибко донимают все последние дни. Все родичи здесь – это огромное напряжение для них. А ты хочешь обломать им такой момент и помешать успокоить нервы. Думаешь, это красиво?», Келегорм невозмутимо пожал плечами, «ну давай, вставай. Поступишь правильно, успокоишь свою совесть – и смутишь нашу сладкую парочку. Полагаешь, им будет приятно узнать, что кто-то слушал, как они трахались?»
На этот раз в глазах Финрода промелькнуло явное сомнение, и Турко с невыразимым удовлетворением добавил ещё очко к своему счету. Тем временем на заднем плане раздался короткий, всхлипывающий стон – очевидно, Амрод взял-таки карт-бланш…Келегорм был рад за брата, но, хотя всегда любил подслушивать, как трахаются – и неизменно это делал ещё в Форменосе – сейчас его интересовало кое-что другое. Кое-что, что могло хоть на время заглушить безумную тоску и не дать снова свалиться в пучину отчаяния.
Финрод по какой-то причине послушал сына Феанора. Он не стал обнаруживать себя…и ещё – в тот миг, когда их руки соприкасались, Келегорм отчетливо ощутил волну возбуждения, исходящую от двоюродного брата. От того самого Финрода, которого большинство феанорингов считали если не импотентом, то уж точно каким-то…неправильным. Во всяком случае Келегорм считал. И сейчас в его несчастной, встрепанной голове родился гениальный план.
Теперь он знал, что ему делать, когда его старший, его рыжий, его несравненный, его горячо любимый и жестоко ненавидимый брат наконец доберется до Таргелиона.

Ничего не подозревающий о новом тайном плане Маэдрос и в самом деле был уже на подступах к замку Карантира. Они с Маглором гнали лошадей вовсю, потому что знали, что опаздывают и что нехорошо заставлять родичей ждать. Особенно отца, который наверняка спит и видит, как бы поскорее вернуться в свои мастерские.
О случившемся братья не говорили. Маглор молчал из деликатности, Маэдрос – от стыда, что позволил себе докатиться до такого. Истерики, слезы – о небо! И это он, который всегда был опорой и поддержкой младшим братьям! Ночной разговор запал в душу Нельо, хотя он сам не хотел себе в этом признаваться. Поэтому всю дорогу был занят тем, что старался затолкать ранящие душу воспоминания как можно дальше, пока не найдутся душевные силы вернуться к ним. В какой-то мере это удалось и сейчас он мог думать только о том, что совсем скоро увидит Тьелко, увидит снова эти обожаемые глаза и волосы и это стройное тело, которое так сладко сжимать в объятиях, засыпая…
Вскрик Маглора разогнал мечтания.
- Нельо! Осторожнее!
Только теперь Майтимо понял, что чуть не врезался в какого-то всадника, ехавшего рысью прямо перед ними. Покрытые пылью, грязью и пеной с конских боков феаноринги осадили скакунов.
- Прошу прощения! – тяжело дыша, крикнул Маэдрос, переводя лошадь в рысь, - я вас не заметил!
- Наверное, задумались о чем-то! – весело крикнул в ответ всадник – точнее, всадница, - или, может, о ком-то?
Майтимо невольно улыбнулся такой прозорливости и поймал удивленный взгляд Маглора.
- Что такое?
- Сириэль? – певец подъехал ближе, не обращая внимания на вопрос брата. Тонкие темные брови Макалаурэ сошлись к переносью, и выглядел он от этого очень смешно – нечасто можно было увидеть «всеведущего» Маглора растерянным, - я полагал, ты давно в замке! Что-то случилось?
Веселый смех был ему ответом.
- Надеюсь, что нет! – эльдэ протянула руку, - вы, должно быть, братья Питьо?
Маэдросу показалось вдруг, что на него смотрит Феанор – таким пристальным, оценивающим взглядом окинула их эта странная девушка.
- Рыжие волосы и лютня…Нельофинвэ и Макалаурэ, верно? – и после безмолвного кивка продолжала – уверенно, спокойно, без тени вражды или подобострастия, какие обычно проявляли по отношению к феанорингам лайквенди – а в том, что она принадлежит к этому народу, сомнений быть не могло, - приятно познакомиться.
- А мы разве не знакомы? – недоуменно произнес Маглор, - мы же встречались на Амон-Эреб, когда близнецы…- он вдруг умолк, словно пораженный какой-то догадкой, и тут же воскликнул, - ты не Сириэль!
- Глаза истинно видящего не могут обмануться, - улыбнулась девушка, - моё имя Ратиэль, Сириэль – моя сестра, песнопевец. Мы близнецы.

***

В одной рубашке было холодновато, и Амрод невольно поежился. Ветер сегодня дул какой-то не особенно летний и по небу от края до края гуляли огромные бело-серые облака – вроде и не дождевые, они, тем не менее, имели какой-то неоднозначный вид. Таргелион вообще-то был укрыт от господствующих ветров скалой, у подножия которой был построен, но иногда, когда ветер дул с гор, можно было ощутить и здесь что-то похожее на дозорную площадку Амон-Эреба. А Питьо любил бывать там – ему всегда казалось, что бешеные порывы ветра как бы вычищают всё его существо, голова становилась легкой и ясной и всякие дурацкие мысли не задерживались в ней подолгу. Надо было только заплетать волосы, перед тем как подняться на башню, а то можно было лишиться и их, а не только закисших в голове мыслей.
Куруфинвэ явно об этом забыл – хотя прежде они много раз поднимались на башню вместе. Сейчас же он стоял напротив Амрода, у другого края площадки и ветер свирепо рвал его черные кудри, то бросая их в лицо Искусному, то сдувая назад – но тот не обращал на это внимания и не двигался – стоял, опустив голову и нервно крутил кольцо на среднем пальце левой руки. Питьо хорошо знал этот ещё форменосский жест – он означал, что Курво чем-то озабочен, но не сердится. Пока.
А Амроду хотелось, чтобы он разозлился. Ему было бы легче, если бы Искусный орал от ярости, набил ему морду, а не терпел вот так, молча. От этого чувство вины, которое и так всколыхнулось в Питьо при виде Атаринке, въезжающего в ворота замка, становилось и вовсе невыносимым. А он не хотел его испытывать, потому что, Моргот всё забери, он не был ни в чем виноват перед братом. Ведь тот сам был женат, должен же понимать! И, думая так, Питьо начинал злиться сам – на Курво и на свою беспомощность в этой ситуации и на жизнь, которая вместо того, чтобы течь плавно, постоянно подкидывает какие-то ребусы. И он решил разом разрубить этот узел.
- Курво, что тебе нужно? – чтобы быть услышанным, приходилось напрягать голос, но Амрод не рисковал подойти ближе к брату.
Тот дернулся, точно его ударили и, наконец, поднял глаза.
- Не знал, что я нежеланный собеседник, - глаза источали боль, а голос как всегда – ядовитую язвительность, которая ранила хуже мечей, созданных Искусным, - теперь буду в курсе. Ты прогоняешь меня, Питьо?
- Нет. Но скажи, чего ты хочешь…на самом деле? Чего ты добиваешься этими преследованиями?
- Того же, чего и всегда. Хочу быть с тобой.
- Но я скоро женюсь.
- Ну и что? Я тоже в некотором роде женат, - беглая усмешка искривила красивые губы Искусного.
- Курво, так не пойдет!
- Кто это сказал?
- Нне знаю…- Питьо чувствовал, что дает слабину, а этого делать было ни в коем случае нельзя, особенно с Куруфинвэ, - но это неправильно…по отношению к Сириэль. Я так думаю.
- Вот как? – Атаринке скрестил руки на груди, - скажи, пожалуйста, а с Тэльво ты иметься тоже не будешь, когда женишься?
Краска плеснула в лицо Амроду.
- Это совсем другое! И вообще это не твое дело!
- Ах, другое? Почему же другое?
- Потому что он мой близнец!
- А я твой брат. Где разница?
- Ты не видишь разницы между собой и Тэльво?
- Я просто хочу тебе показать, насколько твои, с позволения сказать, моральные принципы лишены всякой логики, - уже произнося эти слова, Куруфин понял, насколько попал впросак. Близнецы и логика – это же смех!
- Мне не нужна логика, я просто чувствую то, что чувствую, - тут же подтвердил его слова Амрод, - и для меня это самое главное.
- А что чувствуют другие, тебя не волнует? Я, например? Или Тэльво?
Питьо сжал кулаки. Сердце колотилось в груди, как бешеное – наверное, впервые в жизни его обладатель осмелился в открытую дать отпор старшему брату, а это вам не комар чихнул.
- Не примешивай сюда младшего, Куруфинвэ, этот разговор касается только нас двоих! Тэльво меня понимает, как никто другой, мы с ним единое целое!
- Да, на последнем вечере откровений мы все могли видеть, как хорошо он тебя понимает, - насмешливо протянул Атаринке.
- Не смей!! – яростно выкрикнул Питьо, вытянувшись в струну, и сердце у Искусного чуть не выскочило из груди от одного только вида этих огромных сверкающих глаз, этого лица, ослепительно-прекрасного в своем бешеном порыве, окруженного ореолом выбившихся из косы пушистых рыжих прядей. Слабость, бросающая вызов, взбунтовавшаяся покорность – Курво даже представить себе не мог, насколько это может быть восхитительным…и возбуждающим.
Он двинулся вперед, в два шага покрыв разделяющее их расстояние – и увидел, как с каждым его шагом меняется взгляд Питьо, становится уже не яростным, а смятенным, как море после бури, как в нем пробивается отчаяние и вместе с тем какая-то дерзкая, окончательная решимость, свойственная всем феанорингам, припертым к стенке.
- Нет…Курво…- со злой беспомощностью проговорил близнец и когда Атаринке сгреб его и прижал к себе так, что затрещали ребра, уперся руками в его плечи, отстраняясь, но Искусный властно положил ладонь ему на затылок и, теряя голову, приник губами к этим дрожащим, нежным губам, пахнущим полынью и ветром.
Этот поцелуй Куруфинвэ запомнил на всю жизнь. Ветер свистел в ушах, как сумасшедший, по небу неслись облака, и тени от них бежали по лицу Амрода, спутанные волосы Искусного хлестали его по щекам – Питьо отвечал так, словно они стояли на краю бездонной пропасти и могли упасть, если губы их разомкнутся, а Атаринке всё повторял, глотая воздух в перерывах между поцелуями:
- Не вздумай…даже не думай…я люблю тебя… - плохо понимая, кого он убеждает – Питьо, себя, или этот бескрайний простор, или ветер, или облака в небе, а Амрод молчал, только обнимал брата в каком-то помрачении сознания, а потом вдруг вцепился пальцами в плечи Курво и в злом исступлении прокричал прямо ему в лицо:
- Я не могу! Не могууу!! – и начал вдруг его трясти с неизвестно откуда взявшейся силой, словно хотел этой тряской втолкнуть в Искусного какое-то понимание и всё кричал, - не делай этого со мной!! Прошу, Курво!! Я не выдержу! Не выдержу!! Пожалуйста, брат!!
Перепуганный насмерть Куруфин обхватил бушующего близнеца и притиснул к своей груди. Амрод повырывался ещё, но силы его быстро иссякли.
- Успокойся…тшшш…- шептал Искусный, держа брата в своих объятиях. Всякое вожделение уже совершенно схлынуло, когда он увидел, до чего дошел Питьо. Ему было жутко и страшно за близнеца, - я не буду. Если ты скажешь – я не буду. Я всё понимаю. Только успокойся, братик, успокойся…вот так…
Но Амрод словно не слышал. Взгляд его дико блуждал по сторонам, на лбу выступил пот, губы беззвучно шевелились…и вдруг он сделал всего одно сильное, резкое движение и вырвался из рук Куруфина.
И в следующий миг оказался на парапете башни.
Сердце Курво пропустило один удар и в животе вдруг стало сухо и холодно, как в опустевшем колодце.
- Питьо…что ты делаешь?!
- Не подходи!! Не приближайся ко мне! – истерически выкрикнул близнец. Лицо у него было совершенно безумное, а шатался он так сильно, что каждый следующий порыв ветра грозил вот-вот сбросить его вниз, - не приближайся, слышишь?!
- Ты спятил?! Ты разобьешься! Дай мне руку…Питьо…Питьо!!
- Не подходи ко мне!!
- ВСЕМ МОЛЧАТЬ!!!
Знакомый громоподобный голос с легкостью перекрыл шум ветра и заставил обоих братьев застыть на месте. На последних ступенях лестницы, ведущей на башню, стоял Феанор. Он тяжело дышал, синие глаза метали молнии. Куруфин не помнил, когда он в последний раз видел отца таким разгневанным. Ошибки в мастерской в счет не шли, это были цветочки, Огненный никогда не злился на сыновей по-настоящему за такие вещи. Даже когда пускал в ход плеть как последнее средство воспитания неразумных отпрысков. А вот сейчас Курво наконец понял, почему бабушка дала своему первому и единственному сыну имя «Огненный Дух». Такой пламень бушевал в его глазах, лице – во всем облике – что не было сил смотреть, слепило глаза. Искусного объял какой-то первобытный ужас, захотелось повалиться перед отцом на колени, как перед валой и умолять о пощаде. Но он не успел и пальцем шевельнуть.
Феанор в несколько широких шагов пересек площадку башни, схватил оцепеневшего Амрода за руку и попросту сдернул его вниз, как высохшее белье с веревки. Питьо без звука повалился прямо на отца – Феанор легко подхватил стройное тело. Голова Амрода бессильно запрокинулась, руки повисли – потерял сознание, догадался Куруфин и, сглотнув всухую, бессознательно сделал шаг вперед. Огненный одним свирепым взглядом пригвоздил его к месту.
- С тобой я разберусь позже, - произнес он тем ледяным, спокойным голосом, который так пугал сыновей именно потому, что совершенно не вязался с яростью, горевшей в глазах Феанора.
И, не обращая больше внимания на четвертого сына, Мастер начал осторожно спускаться с башни, унося с собой Амрода.

____________________________
* - «Встречай Шторм!» (высокое наречие эльдар)